Хозяин дома был высоченный, необыкновенно тучный человек; имя его ни разу не произносилось; Жюльен нашёл, что своей физиономией и красноречием он похож на человека, который всецело поглощён своим пищеварением.
По знаку маркиза Жюльен примостился в самом конце стола. Дабы соблюсти подобающий вид, он принялся чинить перья. Украдкой он насчитал семь собеседников, однако он видел только спины их. Двое из них, казалось, держали себя с г-ном де Ла-Молем как равные, остальные обращались к нему более или менее почтительно.
Вошёл без доклада ещё какой-то господин. «Странно! — подумал Жюльен. — Здесь даже не докладывают о том, кто входит. Или это мера предосторожности в честь моей особы?» Все поднялись с мест, приветствуя вошедшего. У него были те же весьма почётные ордена, как и у тех троих, кто уже присутствовал в гостиной. Говорили совсем тихо. Жюльен мог судить о новоприбывшем, руководясь только чертами его лица и его фигурой. Он был низенький, коренастый, краснощёкий, в его поблёскивающих глазках нельзя было прочесть ничего, кроме свирепости дикого кабана.
Появившаяся почти немедленно вслед за ним другая особа, совсем иного вида, сразу отвлекла внимание Жюльена. Это был очень высокий, чрезвычайно худой человек; на нём было надето три или четыре жилета. Взгляд у него был благожелательный, манеры учтивые.
«Лицом — вылитый епископ Безансонский», — подумал Жюльен. Человек этот был духовного звания; ему можно было дать лет пятьдесят — пятьдесят пять, и вид у него был поистине святоотческий.
Вошёл молодой епископ Агдский, и на лице его изобразилось крайнее удивление, когда он, обводя взглядом присутствующих, наткнулся на Жюльена. Он ни разу не говорил с ним со времени крестного хода в Бре-ле-О. Его удивлённый взгляд смутил и рассердил Жюльена. «Ну, что это! — говорил он себе. — Неужели то, что я знаю человека, вечно будет для меня камнем преткновения? Все эти важные особы, которых я никогда в жизни не видал, нисколько меня не смущают, а взгляд этого молодого епископа леденит меня. Надо сознаться, я действительно какое-то ужасно странное и злосчастное существо».
Небольшой человечек с чрезвычайно чёрной шевелюрой шумно вошёл в гостиную и заговорил сразу, едва показавшись в дверях; лицо у него было жёлтое, он немного смахивал на сумасшедшего. Как только появился этот невыносимый болтун, гости стали сходиться кучками, по-видимому, для того, чтобы спастись от неприятности слушать его.
Удаляясь от камина, группы беседующих постепенно приближались к дальнему концу стола, где сидел Жюльен. Положение его становилось всё более и более затруднительным, ибо в конце концов, какие бы усилия он ни прилагал, он не мог не слышать, и как ни мал был его опыт, он, конечно, понимал всю важность того, о чём здесь говорили безо всяких обиняков; а уж, несомненно, все эти высокопоставленные особы, которых он здесь видел, были весьма заинтересованы в том, чтобы всё это осталось в глубокой тайне!
Жюльен уже очинил по крайней мере десятка два перьев, хоть и старался делать это как можно медленней; прикрывать своё замешательство при помощи этого занятия больше не было возможности. Тщетно он пытался уловить какое-нибудь приказание в глазах г-на де Ла-Моля; маркиз забыл о нём.
«То, что я делаю, совершенно нелепо, — рассуждал Жюльен, продолжая чинить перья, — но эти люди со столь заурядными физиономиями, которые, по собственному ли почину или будучи кем-то уполномочены, замышляют такие дела, должны быть весьма и весьма настороже. В моём злосчастном взгляде, наверно, сквозят недоумение и недостаток почтительности, и это, разумеется, должно их раздражать. А если я буду всё время сидеть, опустив глаза, у меня будет такой вид, будто я стараюсь не пропустить ни одного их слова».
Его замешательство дошло до крайних пределов; он слышал весьма удивительные речи.
XXII. Прения
Республика! Нынче на одного человека, готового пожертвовать всем ради общего блага, приходятся тысячи тысяч, миллионы таких, которым нет дела ни до чего, кроме собственного удовольствия и тщеславия. В Париже человека судят по его выезду, а отнюдь не по его достоинствам.
Наполеон, «Мемориал Св. Елены»
Стремительно вошедший лакей возгласил: «Господин герцог ***».
— Замолчи, любезный, ты просто глуп, — сказал герцог, входя.
Он так хорошо произнёс это и с таким величием, что Жюльену невольно пришло на ум, что искусство одёрнуть лакея и есть истинное призвание сей знатной особы. Жюльен поднял глаза и тотчас же опустил их. Его представление о новоприбывшем оказалось до такой степени верным, что он испугался, как бы его взгляд не выдал этой дерзкой догадки.
Герцогу на вид было лет пятьдесят; одет он был истинным франтом и выступал, словно заводная кукла. У него была узкая голова, большой нос, резко очерченное и выпяченное вперёд неподвижное лицо; трудно было вообразить себе более аристократическую и вместе с тем более незначительную физиономию. С его появлением заседание немедленно открылось.
Голос г-на де Ла-Моля внезапно прервал физиогномические наблюдения Жюльена.
— Представляю вам господина аббата Сореля, — сказал маркиз. — Он наделён изумительной памятью; всего лишь час назад я сообщил ему о том, что, быть может, ему выпадет честь удостоиться высокой миссии, и он, дабы показать свою память, выучил наизусть всю первую страницу «Котидьен».
— А-а! Сообщения из-за границы этого бедняги Н., — промолвил хозяин дома.
Он поспешно схватил газету и, состроив какую-то нелепую мину, ибо старался придать себе внушительный вид, поглядел на Жюльена.
— Прошу вас, сударь, — сказал он.
Наступило глубокое молчание, все глаза устремились на Жюльена; он отвечал так хорошо, что после двадцати строк герцог прервал его, промолвив:
— Довольно.
Маленький человечек с кабаньим взглядом сел за стол. Он был председателем, ибо едва только он уселся на своё место, он указал Жюльену на ломберный столик и знаком предложил придвинуть его к себе. Жюльен расположился за этим столиком со своими письменными принадлежностями. Он насчитал двенадцать человек за зелёной скатертью.
— Господин Сорель, — сказал герцог, — подите пока в соседнюю комнату; вас позовут.
У хозяина дома вдруг сделался крайне озабоченный вид.
— Ставни не закрыли, — сказал он вполголоса своему соседу. — В окна смотреть незачем! — довольно глупо крикнул он Жюльену.
«Ну, вот я и попал по меньшей мере в заговорщики, — подумал Жюльен. — Хорошо ещё, что этот заговор не из тех, которые прямиком ведут на Гревскую площадь. Но если бы даже и грозила такая опасность, я должен пойти на это и даже на большее ради маркиза. Я был бы счастлив загладить как-нибудь те огорчения, которые могут причинить ему в будущем мои безрассудства!»
И, задумавшись о своих безрассудствах и о своём горе, он в то же время внимательно оглядывался по сторонам, и всё, что он видел здесь, прочно запечатлевалось в его памяти. И тут только он припомнил, что маркиз не сказал лакею названия улицы, а распорядился нанять фиакр, чего никогда ещё не бывало.
