Март 2012
Жуть.
Мужчина в каске въехал в школу на скутере и хладнокровно уложил отца, двух его сыновей трех и шести лет, а потом убил девочку восьми лет, пустив ей пулю в висок. До этого он убил троих военных.
Теперь убийца засел в квартире в Тулузе, и эту квартиру окружила полиция.
Мы ошеломленно следили за событиями, переходя с одного канала на другой, вытирая слезы, с яростью в сердце.
Значит, теперь сделалось возможным убивать детей, потому что они евреи. Отнимать у них жизни без малейших угрызений совести, следуя призывам имамов, проповедующих ненависть.
— Почему же они туда не ворвутся? — возмущенно спрашивал старший сын. — Что они тогда за смелые полицейские?
— Хотят узнать, не ждет ли их там бомба, так я думаю, — ответила ему мать.
— Так пусть применят газ! Усыпят его!
— Они хотят его вымотать.
— И сделают из него героя. Все ракаи небось радуются, глядя, как этот гад сопротивляется полиции.
Я был полностью согласен с сыном. Выжидание мне казалось искусственно затянутым, трагедию превращали в спектакль. Нам хотели внушить, что власти владеют ситуацией, действуют предусмотрительно, избегают любых случайностей, которые могут повредить исходу операции. Но они забыли, что убийца Мохаммед Мерах не всем кажется кровавым преступником. Что молодые головы, которые имамы начинили ненавистью, смотрят сейчас на него с восторгом, они на его стороне и каждую лишнюю минуту переговоров считают его победой и провалом всемогущей полиции.
Илан Халими, а теперь еще трое маленьких детей и молодой человек, отец семейства…
Я смотрю на своих детей, и комок подкатывает у меня к горлу. А что, если однажды… Нет, об этом нельзя и думать! Нельзя попадаться в ловушку страха, которую расставили эти безумцы!
Но нельзя становиться слепцом, готовым проглотить каждую новую жестокость, умалить значение происходящего. Один из эссеистов назвал этот процесс «варкой омаров». Что-то похожее происходило с евреями в Германии накануне войны. Сколько было сигналов, сколько предупреждений! Почему они не уехали до того, как разыгралась нацистская вакханалия? Потому что не хотели видеть реальность, искали происходящему оправдание, приводили доводы, не желая поддаваться панике, которая бы их спасла.
Так рассуждают теперь французские евреи. Что, если сейчас во Франции мы проходим путь немецких евреев? Что, если тоже закрываем глаза на то, что затевается в этой стране, — по легкомыслию. Из-за нежелания трезво смотреть на вещи. Из любви к Франции.
Мунир
Мохаммед Мерах так похож на ребят, которых я вижу каждый день. Разница в том, что безумцы сбили его с толку, начинили его мозги отвратительными идеями, тошнотворными ценностями, обернув их псевдомудростью, подключив религию, которая будто бы оправдывает любые убийства и предательства, совершенные во имя ислама. Таким же был и Калед Келькаль. Когда Мерах был убит, я вздохнул с облегчением. Необходимо было с ним покончить. Я проклял всех, кто настроил его, вооружил и превратил в бешеную собаку, которая по команде «фас» кидается на любого, на кого указали.
Правительство обратилось с просьбой провести в школах и лицеях минуту молчания, учителям поговорить с учениками. У нас в учительской никто не сомневался в добрых побуждениях правительства — мы сомневались, будет ли доброй реакция наших учеников. Как бы ни шокирующе это выглядело, совсем не все они реагировали на происходящее так же, как большинство французов. На стенах и на досках мы видели надписи в поддержку Мераха.
Когда я попросил своих учеников встать и почтить погибших минутой молчания, шестеро остались сидеть и посмотрели на меня с вызовом.
— Я просил вас встать.
Они сделали вид, что не слышат меня. Такое уже случалось. Не в первый раз. Но сейчас во мне вспыхнул гнев. Кто их так оболванил, что они остались равнодушными к такой трагедии? Нет. Мне надо успокоиться. Действовать в лоб — худшая из стратегий.
— Хорошо. Предполагаю, что вы не хотите послушаться, выражая свое несогласие. Тогда поступим по-другому. Сначала все обсудим, чтобы вы могли спокойно высказаться, а потом встанем и помолчим.
Ребята стали в нерешительности переглядываться.
— Вы можете высказать все, что думаете. Говорите, пожалуйста, не стесняйтесь. Абдель!
Я опять, как и в случае обсуждения войны в Персидском заливе, обратился к тому, кого считал у них главным. Парень с головой, плохой ученик, любитель покуражиться, но с хорошими задатками. Как раз такие и становятся жертвами фанатиков.
Он заговорил не сразу.
— Почему я должен молчать из-за этих евреев, когда не было никогда минуты молчания из-за палестинских детей, убитых израильской военщиной?
— Интересное мнение, — кивнул я, — очень интересное. Кто-нибудь хочет ответить?
Мне показалось, что кое-кто попытался бы ответить, но никто не решился возражать Абделю.
— Никто? Ладно. Тогда я выскажу свое мнение. Все, что происходит между палестинцами и израильтянами, безусловно, нас касается. Думаю, никто из нас не остается равнодушным, когда убивают палестинцев. Точно так же, как никто из нас не остается равнодушным, когда погибают невинные люди, кто бы их ни убивал. Мы все с вами против несправедливости. Против любой несправедливости. Потому что мы граждане мира. Но вот в Тулузе произошла беда, и мы должны на нее откликнуться как граждане Франции. Нельзя допустить, чтобы здесь, во Франции, мстили Израилю, убивая еврейских детей, потому что имамы сказали, что евреи наши враги.
