И, если можешь, прости нас всех…»
Что-то шевельнулось глубоко внутри у Бобби – скребущая боль. Она встала, подошла к камину и посмотрела на картину.
«Источник жизни». Она вспомнила, как спрашивала у матери, что означает эта картина, как ее притягивало и зачаровывало причудливое сочетание света и тени.
Бобби осторожно коснулась пальцами каждой из пяти фигур по очереди, пока не остановилась в самой середине, с удивлением чувствуя, как боль покидает ее.
«Почему мне не больно? – в смятении спросила она себя. – Почему я ощущаю… такое умиротворение?»
Ответ пришел к ней с такой ослепительной ясностью, что на мгновение вся картина как будто осветилась изнутри и запульсировала жизнью.
«Потому что теперь, наконец, я понимаю».
Она нашла свою мать в парке, все еще сидящую на скамейке.
– Мама?
Александра медленно повернула голову. Ее глаза, затуманившиеся от слез, смотрели куда-то вдаль. Бобби коснулась ее руки и почувствовала, что она холодна, как лед.
– Идем домой.
Взгляд матери прояснился.
– Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Бобби села рядом с ней на скамейку. Их тела слегка соприкоснулись.
– Я даже представить себе не могла, – сказала она, – какая ты храбрая.
Александра повернула голову и уставилась на нее в изумлении.
– Храбрая? Вот уж нет!
– Да, очень храбрая. Прошу тебя, идем домой.
Александра все еще колебалась.
– А… Андреас?
– Мы можем ему позвонить, когда вернемся.
Они вместе вышли из парка и направились по Саттон-плейс к дому. Большую часть времени они молчали, но у самой входной двери Александра заговорила:
– Он не знает. О Даниэле.
– Я понимаю. А он должен знать?
Александра покачала головой.
– Нет, если только ты сама не захочешь ему сказать. Решение за тобой.
– Тогда – нет.
Войдя в дом, они не сговариваясь прошли в библиотеку.
– Однажды я спросила папу, – после того как привезла ему картину, – знает ли он, что она означает.
– Он знал?
– Нет, не думаю. Он знает, что картина очень важна, я часто видела, как он смотрит на нее… Она его завораживала – как и меня, впрочем.
– Но теперь ты ее понимаешь.
– Да.
– А что ты думаешь о Дэне? – после паузы спросила Александра. – Что ты чувствуешь?
– Я к нему очень привязана, – улыбнулась Бобби. – Он всегда был добр ко мне. Заботился обо мне.
– Он хороший человек. И его всю жизнь преследовали несчастья.
– Я знаю, – согласилась Бобби. – Несмотря на весь его успех, он всегда кажется немного грустным. Но я не думаю… мне не кажется, что он мой отец.
– Это был бы далеко не худший вариант.
– Я это понимаю, мама. Но мне почему-то кажется… теперь, когда я знаю правду, ты не думаешь, что у меня должно было появиться какое-то чувство узнавания? – Она вопросительно взглянула на мать. – Ну… если бы это был он.
– На этот вопрос я ответить не могу. Дэн спросил, не было ли у меня каких-нибудь интуитивных ощущений, но я действительно ничего такого не чувствовала. Ты никогда не напоминала мне о нем… возможно, потому, что ты слишком сильно похожа на меня. И к тому же я столько времени потратила, убеждая себя, что ты дочь Андреаса… – Она сочувственно взглянула на Бобби. – Для тебя все это так трудно, так мучительно.
– Да нет, ничего страшного, – задумчиво ответила Бобби. – Наверное, все было бы иначе, если бы наша жизнь протекала гладко до этой самой минуты… если бы ты вдруг, как гром среди ясного неба, сказала мне, что я приемный ребенок или что-то в этом роде. – Она улыбнулась. – Но я столько лет гадала, почему отец меня бросил, что легче оказалось принять правду, чем разные жуткие фантазии, приходившие мне в голову. Теперь по крайней мере я знаю, что была желанным ребенком.
Александра долго молчала.
– А Дэн? Ты не презираешь меня? Из-за того, что между нами было?
Ответ Бобби оказался и философским, и в то же время реалистичным.
– Я думаю, любовное сближение с ним оказалось вполне разумным при сложившихся обстоятельствах.
Ее мать неподвижно смотрела в камин.
– Не знаю, смогла бы я проявить такое же понимание, будь я на твоем месте.
– Конечно, смогла бы. Ты мне рассказывала, что твой отец был ужасным бабником, но ты все-таки его любила. – Бобби с удовлетворением заметила улыбку на лице матери. – А уж тебя-то я вряд ли могла бы упрекнуть в неразборчивых связях, верно?
– Верно.
– Кто знает, – продолжала Бобби, становясь более серьезной, – может быть, я действительно была зачата во Франции. Но где бы это ни случилось – во Франции или в кабинете доктора в Нью-Йорке, – у меня все равно только один отец: один настоящий отец.
– Может, пора ему позвонить? Они с твоим дедушкой небось уже на стенку лезут.
– Я позвоню.
Александра обняла дочь и нежно поцеловала.
– И когда они приедут сюда, я думаю, мы с Роберто на время тактично исчезнем. Хорошо?
– Спасибо, мам.
– Не за что.
Бобби пристально посмотрела на нее.
– Только не вздумай плакать.
Александра покачала головой и вытерла глаза.
– Я просто подумала, как нам с Андреасом повезло, что у нас такая дочь.
Андреас медленно шел, с трудом переставляя ноги. Прожитые им на свете почти пятьдесят лет вдруг навалились на него страшной тяжестью. Отец следовал в нескольких шагах позади него.
Входная дверь открылась. Он заметил мелькнувшие в проеме черные волосы, раздуваемые ветерком, сияющую свежесть и чистоту юного личика.
«Если я потеряю ее сейчас, как мне это пережить?»
Ее руки были раскрыты ему навстречу. Ее глаза, полные слез, переливались, меняя цвет, превращаясь из серых в нефритовые.
– Привет, папа.
Некоторое время спустя они собрались вчетвером подальше от картины в очаровательной, гостеприимной комнате, отделанной в цвета зеленого яблока и терракоты. Все чувствовали себя счастливыми.
Бобби то и дело переводила взгляд с матери на отца и обратно. Искры действительно высекаются, думала она. Это не просто слова.
Александра взглянула на свои руки, спокойно сложенные на коленях. «Предстоит еще один неприятный разговор». Она мысленно собралась с силами.
