В тот вечер я как раз начал раздеваться, когда зазвонил телефон. Это меня напугало, как обычно теперь бывает. В действительности оказалось, что это та толстая медсестра из санатория; мой старик сбежал. Незаметно выбрался из здания вскоре после того, как я уехал, и вот уже два часа ночи, и полиция поднята по тревоге и ищет его, и он уже в списках пропавших и разыскиваемых, но пока что его не нашли. Самое скверное, что он ушел без пальто, а на улице дождь и ветер чертовски сильный. И предпринять ничего нельзя, пока полиция не найдет его, но я все равно не мог спать. Я не мог не испытывать гордости за него и надеялся, что его никогда не найдут и он просто исчезнет. Я всегда восхищался его настойчивостью, его слепым стремлением к тому, что он желал заполучить. Я восхищался тем, что он не актер, никогда не актерствует, а он и сегодня не актерствовал, не играл никакую роль, под дождем и ветром. Спать я не мог и предпринять ничего тоже не мог. Стрелка часов уже подбиралась к трем. Я оделся и вышел на улицу.
Пройдя всего квартал, я почувствовал, что промокли ноги. Я вошел в чей-то подъезд и задумался, что мне делать дальше. Это было какое-то странное состояние — понимать, что мы оба сейчас бродим под одним и тем же дождем. Но кого он там ищет? Или что? Я почти не хотел, чтобы его нашли. Сказать откровенно, у меня даже возникло видение: он пересекает реку и идет куда-то на запад, просто чтобы убраться куда-то подальше, хоть к черту, подальше от этого мира. Только как он сможет с кем-то заговорить? Хватит ли у него соображения, чтобы сесть на автобус? И есть ли у него какие-нибудь деньги? Естественно, в итоге я пришел к тому, что начал за него беспокоиться, а через некоторое время, заметив проезжавшее такси, остановил его и сел.
Обычно я обмениваюсь шуточками с таксистами, но никогда с ними не разговариваю ни о чем серьезном. Сейчас мне пришлось объяснять, зачем мне нужно поездить по окрестностям, и я сказал водителю, что разыскиваю отца. Таксисты, мне кажется, никогда ничему не верят, но этот поверил — это показалось ему совершенно естественным. Может, такое достаточно часто случается. Я не запомнил, как он выглядел, не помню даже, белый он был или негр. Помню, как стеной лил дождь на лобовое стекло и боковые стекла, а он пытался сквозь них что-то разглядеть. Когда я вернулся домой, уже перевалило за четыре утра, и дождь продолжал лить как из ведра. Я прошел в спальню, разделся и лег в постель и стал смотреть на окно, по стеклу которого стекала вода. У меня возникло такое ощущение, что весь город плачет.
Его нашли на следующее утро, около десяти, и полиция известила меня по телефону. Его уже вернули в санаторий, так что я сразу поспешил туда. Дождь прекратился, и небо снова прояснилось, это был еще один отличный, солнечный октябрьский денек. Он спал, лежа в постели, одетый в байковый халат. На носу у него была марлевая повязка, а под глазом, кажется, наливался синяк. Косточки пальцев обеих рук исцарапаны и заляпаны зеленкой. И ему давно уже нужно побриться.
Я спустился вниз и потолковал с толстой медсестрой у нее в кабинете. Она была очень обеспокоена и осторожна, потому что опасалась судебного иска, но в итоге я все-таки убедил ее все мне рассказать. Его нашли в Гарлене. Он зашел в закусочную и что-то там заказал, но буфетчик, видимо, понял, что он не совсем в себе и попросил заплатить вперед. У старика был доллар, но авансом он платить отказался, и они пошли за полицией, чтоб та им занялась. Когда он понял, что они пошли за копами, он встал и попытался сбежать, но споткнулся и упал, ударившись лицом об пол.
Я снова поднялся наверх и уселся в кресло, дожидаться, пока он проснется. Но через некоторое время зашла сестра и сообщила, что они дали ему успокоительное, так что он проспит несколько часов. Я уехал и вернулся незадолго перед началом представления, и он сидел в кресле и ел курицу. Он поднял на меня взгляд, очень удивленный, и быстро прошелся пальцами по губам.
Я улыбнулся ему.
— Это я, Гарри, — сказал я.
Он посмотрел на меня, явно не узнавая, разве что понимая, как и в прошлый раз, что нас связывает нечто из нашего общего прошлого. Я присел на постель и стал смотреть, как он ест. И все время говорил, долго и подробно описывая, какой нынче прекрасный день и какой сильный дождь был прошлой ночью. И при этом все время страстно желал, чтобы он хоть на долю секунды поглядел на меня ясными глазами и засмеялся — всего только короткий, хитроватый смешок, строго между нами, чтобы отметить его вылазку. Но он продолжал есть, поглядывая на меня по временам с теплотой, но и с некоторой подозрительностью, и в конце концов я улыбнулся и сказал:
— Мне сообщили, что ты ночью выбрался на прогулку.
Он перестал есть и удивленно на меня посмотрел. И покачал головой:
— Нет. Нет-нет.
— Ты разве не помнишь дождь?
— Дождь?
— Ты добрался до Гарлена, пап. Ты шел домой?
В его глазах появилось внимательное выражение и явная заинтересованность.
— Я затра паэдудо-ой.
Он старался так произносить все звуки, чтобы убедить меня. И даже поднял палец.
— Та завтра поедешь домой?
— Ах-ха.
Затем он взглянул на закрытую дверь и вернулся к своей курице.
Каждый вечер, сидя в гримерке и в очередной раз приклеивая себе бороду, я продолжаю ждать телефонного звонка или посетителя, постороннего человека, и чувствую, что вот-вот испугаюсь.
Он пытался добраться до дома, в который когда-то, столетия назад, регулярно возвращался и входил, принося подарки. У него есть свое, собственное будущее, которое никто не в состоянии у него отнять. И он будет думать о нем, когда в последний раз сомкнет веки. Ему не нужно ничему себя учить, не нужно постоянно напоминать себе о нем. Пока он в состоянии передвигаться, ходить, у них тут постоянно будут с ним всякие неприятности, им все время придется удерживать его, чтобы он не ушел, куда ему хочется и куда он должен идти.
Я не знаю, что тут можно сделать, но у меня есть страшное желание жить иначе, по-другому. Вероятно, можно даже найти нечто достойное и почетное в актерской игре, найти способ вернуть душу обратно в тело. Мне кажется, что отец ведет себя как влюбленный, или в крайнем случае это его организм так себя ведет. Иногда, очень редко, эта мысль заставляет меня чувствовать себя так, как это было со мной в самом начале, когда я считал, что быть великим актером значит приносить людям некие подарки.
