Все принялись аплодировать, а животные, которые не находились под наркозом, залаяли, замяукали и захлопали крыльями.
– Правда? – тихо спросила Лиони, прислоняясь к нему. – Правда. Я всю неделю пытался поговорить с тобой, и если бы не Эбби, я бы так ничего и не сказал, потому что думал бы, что ты влюблена в этого негодяя Хью.
– У нас с ней заговор. Если бы Джаспер так кстати не повредил себе лапу, я бы приехал вечером и утащил тебя на несколько дней в какое-нибудь романтическое место. А Эбби обещала присмотреть за моими собаками. Я решил, что надо действовать силой, раз ты отказываешься даже говорить со мной.
– Убью Эбби, маленькая негодяйка, – возмутилась Лиони. – Могла бы мне сказать.
– Какой же тогда смысл в заговоре? – усмехнулся Дуг. – Так ты поедешь со мной?
Лиони соскребла пятно краски с его рубашки и потрепала за бороду.
– Да, и с удовольствием. Медсестры даже вздохнули от зависти.
– Мы не должны их разочаровывать, – заметил Дуг с лукавой искоркой в глазах. – По-моему, нашей аудитории не хватает поцелуя под занавес.
И он поцеловал ее так страстно, что Лиони пришлось уцепиться за шкаф с медикаментами, чтобы не упасть.
28
Эмма слушала шестичасовые новости по установленному в кухне радио и одновременно резала горячую куриную грудку на маленькие кусочки. Затем положила на тарелку большую ложку картофельного пюре. У нее была приготовлена подливка для отца, но она знала, что предлагать ее матери будет ошибкой. Совершенно непостижимым образом Анна-Мари приходила в неистовство во время еды только в тех случаях, когда ей предлагалось что-то, от чего могли остаться пятна. Если еда была бесцветной, она послушно ела пластмассовой вилкой или позволяла себя кормить. Но когда Эмма как-то дала ей томатный соус, она швырнула свою вилку через всю комнату и так забрызгала стены и мебель, что они стали напоминать предметы искусства в стиле мо – дерн. Эмма часто думала, что кормить мать – все равно, что кормить ребенка, только очень большого размера и порой на удивление сильного.
– Мам! – позвала она, ставя тарелку на кухонный стол рядом с чашкой чуть теплого чая. – Мам, ужин готов!
Мать не появилась, и Эмма оправилась ее искать. Нашла она ее в столовой, где Анна-Мари энергично пыталась открыть дверь на патио. Это с некоторых пор стало ее любимым занятием после бессмысленной беготни по дому. Выбраться она не могла по той простой причине, что все двери были теперь Надежно заперты. Три месяца назад она исчезла ночью, но, к счастью, была обнаружена соседями в своем палисаднике. Она беспомощно стояла перед их домом и плакала. С той поры Эмма настояла, чтобы все двери и окна всегда были заперты.
К счастью, сегодня Анна-Мари пребывала в спокойном состоянии и даже ласково похлопала Эмму по руке, когда та привела ее на кухню. Эмма положила сахар в чай и села рядом, чтобы помочь матери, если понадобится. Анна-Мари с жадностью набросилась на еду, ее когда-то прелестное личико было лишено всякого выражения. Теперь так бывало почти всегда, за исключением тех моментов, когда она вдруг чего-то пугалась. Страх остался одним из немногих доступных ей чувств.
Наблюдая, как мать сдается перед наступлением ужасной болезни, Эмма пришла к выводу, что мозг – это все. Когда его медленно съедает безжалостная хворь, лицо становится просто частью тела и напоминает пустой холст. Мать уже почти перестала разговаривать, за исключением тех моментов, когда она злилась и что-то бормотала, или швырялась вещами и звала Джимми. Эмма боялась, что скоро мать вообще перестанет узнавать ее.
– Она будет знать, что вы – важный для нее человек, но забудет, кто вы на самом деле, – пояснил специалист по болезни Альцгеймера три месяца назад, когда поставил свой страшный диагноз. – Вскоре ей понадобится круглосуточный присмотр опытной медсестры.
Больше всех его слова потрясли Джимми. У него был такой вид, будто он собирается впервые в жизни заплакать. Мощные плечи опустились, он уже не напоминал огромного шумного Деда Мороза, превратившись в пустую оболочку когда-то сильного мужчины. Кирстен смотрела в окно с отсутствующим видом. Только Эмма беседовала с врачом, выясняя, что можно сделать сейчас, чем поддержать, если есть такие лекарства, и какие больницы он порекомендует. Вскоре все остальные вышли: Джимми – к жене, которая воевала с медсестрой, а Кирстен – покурить. Без них было легче говорить с врачом откровенно.
– Моему отцу трудно с этим смириться, – сказала Эмма. – Всем трудно. Не могу припомнить человека, кому было бы легко, – ответил доктор. – Трудность еще в том, что справляться, боюсь, придется вам одной, а другие просто смирятся, и все. Ведь ваша сестра, кажется…
Эмма кивнула. Не время было вдаваться в отношение Кирстен к жизни. Подобно капризному ребенку, который считает, что, если он прикроет глаза и не будет вас видеть, вы тоже не будете его видеть, Кирстен полагала, что ничто не может причинить ей боль, если она не будет об этом думать.
– Короче говоря, – сказала Эмма, доставая блокнот и ручку, чтобы все записать, – что мы сейчас делаем? Как долго мама продержится на том уровне, на котором она сейчас?
Врач пояснил, что точно сказать невозможно. Болезнь прогрессирует с различной скоростью. Некоторые остаются на одном уровне долгие годы, состояние других, как Анны-Мари, стремительно ухудшается. Он пояснил, что болезнь Альцгеймера прогрессирует по ступеням: какое-то время человек находится на одной ступени, затем спускается на следующую, но никогда не возвращается на предыдущую. Назад пути нет.
И в самом деле, с каждым днем становилось все труднее. Родственники и друзья пытались помочь, Эмма проводила в доме родителей всю субботу за уборкой и готовкой, да еще приезжала по вечерам. Отец теперь работал неполный день, а двое соседей по очереди сидели по утрам с Анной-Мари, чтобы дать ему возможность съездить на работу. Кирстен появлялась по воскресеньям, но на неделе от нее не было никакого толка, поскольку ее с непривычки совершенно выматывала новая работа – она сидела в приемной у дантиста. Даже ужасная тетя Петра появлялась по пятницам утром, хотя Эмма и сомневалась, что это удачная мысль: тетя Петра с ее остеопорозом вполне могла что-нибудь себе сломать, постоянно передвигаясь за Анной-Мари по дому.
Эмма понимала, что им требуется квалифицированная помощь. Но Джимми не хотел об этом слышать. Ему казалось, что впустить в дом профессиональную сиделку означает сдаться и поверить, что нет никакого света в конце тоннеля.
– Кто-нибудь дома? – раздался голос Кирстен из холла. – Это я!
– Мы в кухне.
Кирстен вошла в кухню, бросила пиджак на стул и плюхнулась рядом с Эммой, даже не подойдя к матери и не поцеловав ее.
За месяцы после расставания с Патриком она очень изменилась. Потеряла тот роскошный вид, который придавало ей богатство мужа и бесконечные визиты в парикмахерскую. К тому же ей никогда раньше не приходилось работать.
