— «Чтобы русских варваров, вторгшихся в ваш дом, встречала пуля из-за каждого угла», как сказал Геббельс? А если русские в ответ из каждого нашего города сделают Лувэн,[30]как поступили бы мы на их месте?
— Если германская раса не смогла покорить даже славян, она не имеет права на существование — так сказал фюрер!
— По пути в Берлин видел картины, достойные пера Кафки. Или кисти Босха, если уж тебя, Генрих, оскорбляют еврейские имена. Очень многие жители восточных земель стремятся сейчас под любым предлогом, всеми правдами и неправдами, уехать подальше от «орд диких русских казаков». А навстречу им с запада бегут те, для кого какой-нибудь Дрезден кажется самым безопасным местом от американских бомбежек. Мне страшно заглядывать в бездну, которая вот-вот разверзнется под нашими ногами — мне, воюющему уже вторую Великую войну! Лишь сражаться, пока не убьют, самому уже не веря в победу — как те три римских легиона, окруженных Арминием в Тевтонбургском лесу.
— Интересно, во что верили русские, когда мы стояли под Москвой?
— Не знаю, Генрих. Зато я хорошо знаю, во что не верят мои солдаты. Снова эта идиотская пропаганда — когда нам рассказывали про мистическое наследие предков и культ древних богов. А в результате даже среди солдат ваффен СС ходят разговоры, что русских победить нельзя, потому что за них арийские боги — и этого не запретить приказом: будут молчать — и что с того? Мы не отказываемся сражаться за Германию — но, вступая в бой, мы уже знаем, что не победим.
— Не вздумай сказать такое фюреру, Пауль. Сочтет предательством, несмотря на прошлые заслуги.
— Вот это удалось найти на захваченной нами позиции русской батареи. Брошюра с описанием наших танков, все характеристики, уязвимые места, толщина брони. И среди прочих, есть описание «тигра-Б» — что это, как не предательство, если, как мне сказали, эти машины еще не были на русском фронте? Это напечатано, судя по дате, два месяца назад. А нам говорили, что применение новейших танков будет для русских полной неожиданностью! И опять нас кто-то предал? Почему мы, легко и часто говоря «предательство», не пытаемся найти подлинных врагов?
— Пауль, успокойся. Насколько мне известно, несколько новых «тигров» проходили войсковые испытания в Португалии и были там потеряны. Значит, между русскими и американцами отлично налажен обмен информацией.
— Хорошо, если так. Просто трудно верить, когда предают все. Даже те, кто считался нашим старейшим союзником, пусть и сомнительной боевой ценности. Какая муха укусила макаронников, что они не только взбунтовались, но и стали проявлять чудеса героизма?
— Муха по имени Достлер. Как только стало известно о его назначении на пост, аналогичный французскому. А его действия по прибытии были бензином, подлитым в уже вспыхнувший костер. Герр Достлер — человек очень простой и после напутствия фюрера знает лишь два слова: «расстрелять» и «повесить» — по отношению к бунтовщикам. Сейчас в Италии творится такой гадючник… впрочем, вам этого лучше на знать, Пауль, поскольку эта информация для вас не имеет никакого значения. Подумайте лучше, что вы скажете фюреру на завтрашней аудиенции.
«Знал бы ты, насколько близок к истине — предают все, — подумал Гиммлер, когда за генералом Хауссером закрылась дверь. — Ты всегда был излишне прямолинеен; по достоверным сведениям, до сих пор валенберговский паспорт себе не достал. Ты никогда не поймешь, когда надо выйти из проигранной игры. И позволяешь себе болтать то, что может быть использовано против… Или не будет использовано — пока не знаю».
Рейхсфюрер щелкнул клавишей, скрытой в тумбе стола. Вынул из магнитофона катушку с пленкой, положил в пакет, поставил дату и условный код. Запер пакет в сейф, шифр замка которого знал лишь он один.
«Ничего личного, Пауль — может быть, эта запись никогда и не потребуется».
Вместо эпилога. Пролив Ла-Манш, 3 февраля 1944.
Этой ночью на море было большое движение. Не вдоль Английского канала, сверкая огнями, как в мирное время — а поперек, от Корнуолла к Нормандии, в полной темноте. Но, наверное, не в меньшем количестве.
До того по немецкому берегу отработала целая воздушная армия, так что была надежда, что ни одного исправного радара у джерри не осталось. И сейчас в воздухе гудели моторы сотен бомбардировщиков — но немцы не знали, что сейчас, в отличие от каждой ночи последней недели, целями будут не мосты, эстакады, железнодорожные станции и прочие объекты транспортной структуры, а район береговых укреплений Гавра.
В отличие от Бреста или Сен-Назера, это был порт, а не военно-морская база и крепость. Потому немцы, сооружая здесь береговые батареи, сразу столкнулись с проблемой территории — строить пришлось практически в жилых кварталах. Что облегчало задачу боевым отрядам французского Сопротивления, заранее стянутым в Гавр по приказу британского УСО.
Гавр был зоной ответственности 242-й стационарной дивизии береговой обороны. Ее ближайшим соседом была 148-я резервная дивизия. Хотя батареи еще не были полностью готовы, немцы, как положено, организовали «зону безопасности» вокруг огневых позиций, выселив население, перегородив улицы бетонными блоками и колючкой, оборудовав пулеметные точки по периметру, в прочных каменных домах. Потому, хотя по первоначальному плану предполагался захват порта силами одних лишь повстанцев, пусть на короткое время, при более подробном рассмотрении в союзных штабах этот план был отвергнут, как не имеющий шансов на успех.
Но партизаны были готовы действовать. Несколько сотен бойцов, вооруженных автоматами «стэн», сосредоточивались у немецкого периметра. Не для того, чтобы лезть толпой на неподавленные пулеметы, это было бы самоубийством, а сначала для того, чтобы, услышав самолеты, ракетами обозначить цели. Ну а после, когда немцы будут загнаны разрывами под бетон укреплений…
Точно по графику, как только ударная волна самолетов прошла к французскому берегу, у трех больших кораблей посреди пролива раскрылись кормовые ворота, выпуская — нет, не катера LCM, для которых изначально были предназначены американские десантные корабли-доки типа «Эшленд», а нечто, в иной истории должное появиться в европейских водах лишь полтора десятилетия спустя. Коммандос, загрузившиеся в три десятка «vodolets» (интересно, что выторговал Сталин за это изобретение русского ума, показавшее себя на учениях весьма эффектно?), должны были, подойдя строго к завершению авиаудара, подорвать немецкие батареи при помощи партизан, ну а после… «Идущие на смерть приветствуют тебя», — оставалась надежда, что им удастся продержаться до подхода второго эшелона десанта на катерах-охотниках, скоростных и мелкосидящих, не боящихся мин. Только бы захватить и удержать причалы, краны, подъездные пути и продержаться до рассвета — когда над Гавром и окрестностями повиснут сразу две воздушные армии, которые сметут там всё — офицеры-авианаводчики и артиллерийские корректировщики уже были в рядах французских повстанцев. И появятся грозные британские линкоры — «Вэилент», «Малайя», «Уорспайт», «Резолюшн» — и обрушат на проклятых гуннов прицельный град пятнадцатидюймовых снарядов. И подойдет к берегу армада, ночью вышедшая из британских портов — помимо упомянутых линкоров, еще и крейсера, эсминцы, фрегаты ПЛО — и тральщики расчистят путь, и в порт войдут транспорта с главными силами, и высадят прямо на пирсы пехоту и танки.
