Перримид повернулся к Ронину, наблюдающему за нами с увлечением человека, увидевшего по трехмерке психодраму, когда он ожидал увидеть «Независимые новости».
— Мез Ронин, — сказал Перримид нерешительно. — Я… У меня нет слов, чтобы сказать, как сожалею… о смерти твоих сотрудников.
Ронин безмолвно кивнул. Беда стояла глубоко в его темных, чуть скошенных глазах, она останется там куда дольше синяков и порезов на лице. Его волосы, его глаза напомнили мне о ком-то… о Та Минг… о Джули, чье лицо я так долго не видел, что становилось сложно отчетливо его себе представить.
Я откинул свои грязные волосы с глаз в десятый раз за это время, и взглянул на Киссиндру, но она уже не смотрела на меня. Я думал о Мийе. Люди Боросэйжа не заметили ее в монастыре, но я не знаю, что произошло за то время, что я работал в комплексе. Ждала ли она, когда я попаду во Фриктаун, была ли она в безопасности, была ли она вообще на свободе…
— Спасибо тебе, — сказал Ронин. Киссиндра слегка толкнула меня, и я понял, что он говорит со мной, а я не слушаю.
— За что? — спросил я.
Он удивился:
— За все, чем ты рисковал, чтобы правда выплыла на поверхность.
Перед моим мысленным взором снова появилась Джули Та Минг. Если бы не мои чувства к Джули, я бы никогда не встретил ее тетю, леди Элнер Та Минг, или Натана Испланески, который послал сюда Ронина. Я бы никогда не оказался на Убежище, я все еще был бы бездомным полукровкой на улицах Старого города Куарро, или же мертвецом. Ничего этого не произошло бы. Но произошло бы что-нибудь другое. И вряд ли бы оно оказалось лучше. Я покачал головой и выглянул в окно: ничто маскировалось под ночь.
— За риск, — повторил Ронин. — Испланески рассказал мне о том, как он встретил тебя. И сказал, что ты послал ему нелегальное сообщение об условиях жизни здесь. Он заметил, что твой стиль мало в чем изменился. — Я выдавил из себя улыбку, надеясь, что мне никогда не придется рассказывать ему, как мне удалось отправить сообщение. — И ты нашел выживших в рифе. Ты, должно быть, можешь многое мне рассказать. Я слышал, что говорил Перримид. У меня есть показания Натазы. Но мне бы хотелось узнать, что ты видел, слышал, чувствовал, каждую проклятую деталь этого… — Он протянул руку ладонью вверх. Я моргнул, увидев имплантированный диктофон, уставившийся на меня подобно странному глазу.
— Сколько человек было в твоей команде? — спросил я.
Страдание снова появилось в его глазах. И я пожалел, что задал этот вопрос.
— Четыре, — сказал он ровно, словно одно это слово весило как планета. — Четыре.
Ему не нужно было говорить мне, что остальные не были чужими ему. Он закрыл ладонь, пряча диктофон. Он не сказал больше ничего, ни о чем больше не спросил, словно вся фальшивая энергия анестезии и запрещений вышла из него, оставив одиноким и страдающим. Когда он снова поднял на меня глаза, то слишком часто моргал, на лице его была тихая ярость. И снова открыл ладонь, ожидая, что я заговорю.
Я колебался, не зная, с чего начинать.
— Ты знаешь… о Джеби? — спросил я, дотягиваясь с сиденья до руки мальчика. Мне показалось, что его пальчики дернулись, словно желая сомкнуться вокруг моих пальцев. Я взглянул на Перримида и протянул обе руки. Он немного поколебался, затем протянул мне Джеби. Я прижал его к себе, вспоминая мягкое, дышащее тепло его тела.
Медленно, осторожно я передвинул руки мальчика, пока они не обвились вокруг моей шеи. Он держался, прижавшись ко мне, без моей помощи.
— Привет, Джеби, — прошептал я. Горло мое сжалось. — Давно не виделись, — продолжал я, не зная, может ли он услышать меня и понять, запертый в своем теле. Я попытался найти путь в его мысли сейчас, когда он так близко, но пространство между нашими мозгами подчинялось другим законам, и никто из нас не знал, в каком направлении двигаться.
— Перримид поделился своими подозрениями, — мягко, чуть ли не нерешительно сказал Ронин. — Ты можешь рассказать мне больше?
Я поднял глаза, отвлекаясь, почти раздраженный тем, что меня прервали. Я заставил себя снова собраться и ответить ему:
— Я могу рассказать тебе больше, чем кто-либо, — сказал я.
К тому времени, как я закончил, Джеби заснул у меня на руках. Мы пролетали над освещенной громадой Ривертона. Я никогда не думал, что буду с радостью смотреть на нее, и радости я не чувствовал. Но за темным провалом речного каньона уже были видны редкие огоньки и ветвящиеся улочки Фриктауна.
У меня вырвался вздох облегчения, когда мы миновали реку и за нами не погнались. Куда же везет нас Воуно, если Бабушки уже нет на свете?
Он отвез нас к Хэньену. Флайер завис в нескольких сантиметрах над крышей, словно боялся, что здание не выдержит такой вес. Мы осторожно выкарабкались из машины, помогая друг другу.
Воуно оставил флайер висеть над самой крышей и провел нас к лестнице. Почему он доставил нас сюда? Ведь Хэньен уже предал меня однажды. Сейчас я понимал, почему Хэньен сделал это, но от этого верить ему было не легче. Но я доверял Воуно, так что не задавал никаких вопросов.
Когда мы шли по крыше, я заметил остатки колонн по ее периметру. Должно быть, тут раньше была башня для ан, для призыва облачных китов спуститься вниз. От нее не осталось ничего, кроме отдельных камней кладки, торчащих, как гнилые зубы. Я удивился, что Хэньен не восстановил ее. Возможно, он чувствовал, что нельзя вернуть то, что потерял его народ с утратой ан лирр, и вид башни для молитв, которые кажутся бессмысленными, не был тем, с чем ему хотелось бы сталкиваться каждый день.
Хэньен поджидал нас внизу, в комнате, знакомой мне. Он отпрянул, увидев, как я вхожу, держа на руках Джеби. Не знаю, отреагировал ли он так на то, что было в моих глазах, или просто на мое появление. Комната была все той же, какой я помнил ее: наполненная вещами из прошлого, которое ушло навсегда.
В последний раз я видел его в здании склада, куда собрались спасшиеся патриоты из ДНО после кровавой расправы Тау с демонстрацией. Я помнил, как он держал безжизненное тело Бабушки на руках и проклинал нас за то, что мы сделали. Тот день был только началом бед, которые принесли общине патриоты. И хотя после этого он ненавидел нас и имел на то веские причины, его действия против нас были действиями отчаяния, направленными на то, чтобы Боросэйж не превратил в золу весь город.
Хэньен официально поклонился нам, отводя от меня глаза, и сказал:
— Намастэ. Добро пожаловать в мой дом.
Остальные поклонились в ответ. Воуно и Киссиндра пробормотали «Намастэ» естественно, как будто всю жизнь говорили это слово. Перримид неловко поклонился, отозвавшись эхом: «Намастэ». Это было первое гидранское слово, которое я слышал от него. Ронин искусно сымитировал остальных. Я стоял на месте, держа Джеби, молча и неподвижно.
— Намастэ, — произнес другой голос.
