что независимость должна принести их стране очищение и новые национальные правительства должны возглавить те, кто больше всего пострадал во время советской власти.
9. Новое вхождение в Европу (1991–…)
Хотя три прибалтийские республики и в советские времена территориально находились в Европе, «железный занавес» (по словам Черчилля) на протяжении почти пятидесяти лет отделял коммунистический мир от Западной Европы, а советская цензура усиливала психологический аспект этого разделения. Однако не все части «коммунистического мира» были в равной степени защищены от влияния «капиталистического Запада»; границы восточноевропейских стран социалистического содружества оставались относительно проницаемыми для различного рода влияния Запада, а в Прибалтике к тому же было можно смотреть программы финского телевидения и слушать «Голос Америки» при использовании специального (хотя и нелегального) оборудования, нейтрализующего действие «глушилок». Моряки привозили западные журналы и кассеты, и даже коммунистическая партия с 70-х годов и позднее в каком-то смысле проявляла толерантность к пристрастию молодежи к западной моде и музыке.
Однако к концу 80-х годов, когда все барьеры стали рушиться, лавина впечатлений, открытий и мнений породила общее чувство осознания собственной социально-экономической и культурной отсталости, что вызывало не только подавленность, но и стремление к развитию. Повторное вхождение в динамичную и преуспевающую Европу, несомненно, ставило страны Балтийского побережья на самые нижние позиции с точки зрения экономического развития; это было унизительно, но давало возможности прогресса, развития в сторону «нормальности» (данный термин стал все чаще употребляться в местной прессе). Считалось, что пятьдесят лет советской власти «деформировали» — еще один часто используемый термин — ход развития республик Прибалтики, и теперь, наконец, в них могли начаться «нормальные процессы развития». Постоянное использование терминов «нормальность» и «деформация», где первый относился к Западу Европы, а второй к прибалтийским советским республикам, было попыткой самоанализа, стремлением тех, кто формировал общественное мнение в странах Балтии, каким-то образом вписать свои страны в более широкий контекст после распада СССР. Даже среди представителей новых политических элит мало кто в полной мере понимал плюсы и минусы экономической системы, основанной на конкуренции и свободном рынке, превосходства закона над личными связями, свободы прессы и часто неприглядных последствий свободы творчества; и еще меньше людей понимало, что даже на Западе все эти признаки «нормальности» далеко не всегда были реализованы в полной мере. Результатом стала временная идеализация Запада и тех, кто там жил; по крайней мере, в тот момент казалось, что западные страны готовы помочь трем странам, вновь оказавшимся среди них, даже поступаясь ради этого собственными экономическими и стратегическими интересами.
Межгосударственные отношения стран Европы казались благоприятными для такого вступления. «Исконные враги» народов побережья занимались собственными внутренними проблемами, и, кроме того, полвека политической эволюции привели к появлению крупных международных организаций, контролирующих поведение своих членов. Русские после распада СССР были слишком озабочены собственными внутренними изменениями, чтобы предпринимать какие-либо реваншистские поползновения в отношении стран побережья; немцев также занимали проблемы воссоединения, а поляки, угрожавшие литовской государственности в межвоенный период, решали собственные проблемы посткоммунистического общества. Предпочтительными кандидатурами на роль будущих друзей и сторонников были государства, ни разу не предъявлявшие территориальных претензий к странам побережья за весь богатый катаклизмами XX век: Скандинавские страны, Великобритания, Франция и, конечно, сверхдержава, победившая в «холодной войне», — Соединенные Штаты Америки. Вновь появившуюся независимость легко было провозгласить, ее дипломатического признания несложно добиться, тогда как решить действительно серьезные вопросы оказалось намного труднее. Эти вопросы касались таких сфер, как материальная помощь, инвестиции и рекомендации, как именно следует создавать институты, которые бы функционировали столь же эффективно, как и на Западе.
Непосредственно после распада СССР Западная Европа не стремилась к тому, чтобы немедленно начать пользоваться своими очевидными преимуществами по отношению к Российской Федерации, помня о ее ядерном арсенале. В это время суть западноевропейской внешней политики состояла в том, чтобы наблюдать, пережидая неизбежный хаос переходного периода. Поскольку страны Балтии были относительно мирным регионом, они стали потенциальными кандидатами на получение всякого рода помощи; кроме того, многие из крупнейших стран Европы теперь с гордостью напоминали, что они никогда не признавали оккупации Прибалтики в 1940–1941 гг. и, соответственно, могут считаться особенно дружественно настроенными к государствам этого региона. В то же время скандинавские, финские, немецкие и польские компании обнаружили огромный спрос на западные товары и продукты в регионе и начали открывать там магазины и рестораны. «Вестернизация» такого рода внедрялась быстрее всего и стала очевидной вскоре после 1991 г., тогда как западный инвестиционный капитал проникал на побережье существенно медленнее и действовал с большей осторожностью. В такой картине трех развивающихся республик, стремящихся к Западу, был один раздражающий элемент: Запад воспринимал эти страны как один регион, Балтию, подобно тому как в Советском Союзе их часто называли просто Прибалтикой. Такое невнимание к различиям между Эстонией, Латвией и Литвой было связано с образами, тиражируемыми прессой 1988–1991 гг.: совещания представителей трех народных фронтов, десятки тысяч людей, выстроившихся в линию и взявшихся за руки так, что их цепь протянулась от Финского залива до Южной Литвы, и поддержка, которую оказывали друг другу прибалтийские делегаты на Съезде народных депутатов в Москве. Искусственно привносимая извне региональная идентичность противоречила желанию трех стран демонстрировать культурную, экономическую и политическую национальную обособленность; иными словами, перемены, происходящие в каждом из них, были направлены против подобной региональной интеграции.
Население в движении
После августа 1991 г. продолжились и стали более выраженными многие перемены, происходившие в течение последних трех лет, что усиливало настроения все большей неопределенности среди населения. Застой сменился непредсказуемостью, крайне высоко ценились всякого рода новшества, старые иерархии разрушились, и повседневная жизнь представляла собой череду постоянных, зачастую случайных изменений. Менялась демографическая картина, поскольку те, кому не нравился новый порядок, начали покидать страны побережья, устремляясь прежде всего в Россию и другие места. В демографической картине Эстонии и Латвии появилась новая тенденция: если в советское время население этих республик увеличивалось год от года, теперь каждый год отмечался спадом (население убывало ежегодно примерно на 0,2 %), что было результатом как низкой рождаемости, так и эмиграции. В Литве этой тенденции не наблюдалось, и ее население, хотя и минимально, продолжало расти (примерно на 0,2 % ежегодно), частично потому, что в Литве изначально было меньше славянского населения. После 1991 г. ежегодно из Эстонии и Латвии эмигрировало по нескольку тысяч человек, и большинство тех, кто действительно хотел уехать, сделали это к 1995–1996 гг. В их число, вне всякого сомнения, входили люди, отвергавшие новое положение вещей: многие из них продолжали надеяться на изменение
