- Может, так оно и есть, - заметил Тео.
- Нет, это не так, - решительно заявила Гарриет. - И пожалуйста, не жалей ее. Я этого просто не вынесу. Она творила зло всю свою жизнь.
- Гарриет, если она действительно больна, если она психически неуравновешенна, то мы должны по-другому оценивать ее поступки.
- Только не я. Теперь я не смогу относиться к ней, как раньше. Для меня она совершенно другой, неприятный мне человек.
- А что ты будешь делать, если она вернется?
- Не знаю, но надеюсь, что она никогда не вернется. Если она вернется, я просто убью ее. Я еще узнала о ней кое-что. Мне сказала об этом мама. Ты помнишь моего щенка? Бигласа?
- Конечно, помню.
- Так вот, он погиб по ее вине. Она нарочно открыла ворота, чтобы он выбежал на улицу.
- Гарриет, в это трудно поверить!
- Тебе придется в это поверить, - вскричала Гарриет, - потому что так оно и было. Я всегда чувствовала это. Она сказала маме, что случайно не закрыла ворота, но я в это не верю. Она сделала это нарочно, потому что всегда меня ненавидела.
- Гарриет, успокойся. Не надо…
- Что не надо? Не надо обвинять ее? Упрекать ее? Ты просто не хочешь понять, сколько в ней зла. Но я-то теперь ее хорошо знаю. Она кого хочешь обведет вокруг пальца. Посмотрит на тебя своими голубыми глазами, взмахнет длинными ресницами и…
- Замолчи, Гарриет. Не будь так жестока. Теперь уже ничего не поделаешь.
- Как я могу не быть жестокой, когда столько на меня свалилось? И вообще, почему я сижу здесь и разговариваю с тобой? Ты тот самый человек, которого мне меньше всего хочется видеть!
- Гарриет, я как раз тот человек, который тебе нужен. Я лучше всех знаю и понимаю тебя. Я люблю тебя, и именно мне ты можешь раскрыть свою душу.
- Нет, Тео, ты ошибаешься.
Она поднялась и подошла к «Маленькой балерине». До чего же та была прекрасна с ее длинной шеей и откинутыми назад руками!
- Гарриет, пожалуйста…
- Нет! - закричала она так громко, что смотритель галереи с удивлением посмотрел на нее и приложил палец к губам. Гарриет покраснела. - Мне надо возвращаться в ателье, - сказала она. - Отвези меня, пожалуйста. Ко мне должен прийти ликвидатор, как ты знаешь.
- Гарриет, - сказал Тео, - позволь мне помочь тебе. Разреши мне дать тебе денег. Прости, одолжить. Если хочешь, под проценты. Ты сможешь выкупить свою компанию. Позволь мне сделать это, прошу тебя.
- Тео, ты просто совершенно меня не понимаешь или не хочешь понять. Я никогда не возьму у тебя деньги, и мне не нужна твоя помощь.
- Но почему?
- Потому что ты меня уничтожил. Подчинил своей воле. Я уже сказала управляющему банком, что скорее умру, чем возьму у тебя в долг. Могу повторить это еще раз. А сейчас, Тео, оставь меня. Я не желаю тебя больше видеть. Неужели это выше твоего понимания?
- Гарриет, - сказал Тео и протянул руку, чтобы дотронуться до нее, но его рука безжизненно опустилась. - Пожалуйста, не веди себя так. Я люблю тебя. Я люблю тебя больше всех на свете!
Гарриет молча смотрела на него, размышляя, и вспоминала их любовь, слияние их тел, жаркие объятия.
- Пожалуйста, - сказал он снова, - не отвергай меня. Я люблю тебя. Я хочу тебя!
И слово «хочу» сделало свое дело: Гарриет вдруг вспомнила, что это «хочу» лежит в основе всего. В этом был весь Тео. Он хотел и, значит, должен был иметь - лошадей, землю, произведения искусства, машины, дома, компании, служащих, власть, женщин, секс, любовь. Она не станет пополнять собой этот длинный список, не станет его собственностью, вещью, которую он хочет иметь. Она никогда не будет принадлежать ему!
- Тео, боюсь, ты не знаешь, что такое любовь, - сказала Гарриет. - Тебе неведомо это чувство.
Она повернулась и быстрым шагом направилась к выходу. Выбежав на улицу, она поймала такси и велела шоферу ехать быстрее, стараясь подавить в себе желание оглянуться назад. Скорее, скорее прочь от его любви, помощи и связанного с ним комфорта! Но в последний момент все же не выдержала и оглянулась. Тео медленно спускался по лестнице: руки в карманах, голова опущена, но от всей его фигуры веяло силой и властью.
- Скотина! - сказала она вслух. - Какая же ты скотина!
Гарриет горько заплакала.
Глава 36
Джеймс. Час дня
В доме стояла зловещая тишина. Она была почти осязаемой. Все куда-то ушли, даже Жанин и Мерлин. Джеймс сидел в кабинете, обхватив руками голову, и пытался хоть немного опомниться, чтобы пойти к Мэгги и рассказать ей… Но что он может ей рассказать? Что ее любимая дочь - чудовище? Не разборчивая в связях женщина? Жадное, лживое существо, которое вертело всеми, как хотело? Что она наплевала на чувства своих близких, на их любовь и заботу о ней? Что своим поведением она оскорбила и унизила их?
Джеймс попытался вспомнить дочь такой, какой она была всего сутки с небольшим тому назад, - ласковой, нежной, всегда к нему внимательной. Она любила ходить с ним на прогулки, всегда интересовалась его работой, ухаживала за ним во время болезни. Как было чудесно, когда она 'садилась на ручку его кресла и весело щебетала ему на ухо! Ни Мэгги, ни Гарриет никогда этого не делали. Джеймс вспомнил также, как он сам гордился ею, любил знакомить ее со своими приятелями и коллегами. Как грустно ему было отдавать ее в руки Оливера. Как невыносима была мысль, что она будет жить за тридевять земель от него. Какой же хорошенькой она была со своей ласковой, нежной улыбкой, такая грациозная, воздушная. Конечно, он любил и Гарриет, но это была совсем другая любовь. Он гордился ею, восхищался тем, чего она сумела достичь, но Гарриет была полной противоположностью Крессиде: умная, амбициозная, уверенная в себе женщина - она совсем не нуждалась в его любви и протекции.
Джеймс посмотрел на коллаж из фотографий Крессиды, который Мэгги сделала специально для него. На фотографиях была Крессида в разные периоды ее жизни: Крессида на руках у Мэгги в первые часы после своего появления на свет, Крессида, делающая свои первые шаги, - светлые кудряшки обрамляют милое личико; Крессида в школьной форме, в теннисной юбочке, в своем первом бальном платье, воздушном, со множеством нижних юбок - Гарриет всегда выбирала что-нибудь построже; Крессида, задувающая свечи на торте в один из своих дней рождения; она же, сидящая у елки, затем на песке рядом с построенным ею воздушным замком; вот Крессида в вечернем платье, в матроске на яхте Тео, а это самая любимая его фотография - они вдвоем, взявшись за руки, бегут по берегу моря, и их волосы развеваются на ветру.
Глядя на фотографии и пытаясь сравнить прежнюю Крессиду с новой жестокой незнакомкой, он вдруг понял, что прежняя ушла, ушла навсегда, и ему стало так горько и больно, как, наверное, не было бы, умри она и лежи сейчас перед ним, холодная и неподвижная. Он потерял свое дитя, потерял навеки! У него больше нет его милой дочки! Нестерпимая боль пронзила его сердце, он закрыл лицо руками и зарыдал.
