бальзам.
— Юрий Михайлович, у нас с вами достаточно молодые жены, и я знаю, что вы вообще не берёте в рот ни капли спиртного, а потому хочу вручить вам безалкогольный эликсир мужской силы, который можно добавлять в чай или кофе по десять капель.
— Правда безалкогольный? — переспросил Лужков.
— А там всё написано в аннотации, — заверил я.
— Тогда спасибо… А постольку-поскольку этот год у вас юбилейный, как нельзя кстати у меня есть для вас подарок. — Он принялся выдвигать ящики огромного стола, заглядывать в шкафы, даже открыл свой дипломат. — Чёрт, куда же я его сунул? — озабоченно проговорил он, потом вышел в комнату отдыха и вскоре вернулся с огромной уникальной бутылью из дерева ручной работы, на которой был вырезан российский двуглавый орёл. — Тот подарок за мною, а эта бутылка водки для затравки… — Он улыбнулся своей обаятельной, с хитринкой, лужковской улыбкой.
— Господи, да я и пить её не буду! — воскликнул я. — Сохраню для потомков.
— Тогда сделайте на ней гравировку: «Писателю Виктору Доценко на вечную память от мэра Москвы Юрия Лужкова» с сегодняшней датой. Хорошо?
— Конечно, — кивнул я.
Тут моё внимание привлёк портрет Лужкова, фотографию которого мне показывала Джуна, с ней мы дружим около тридцати лет. Этот портрет она написала Мэру в подарок…
Господи! Это какой-то рок!.. Только прочитал ЭТИ СТРОКИ, как мне звонит Сергей Трофимов и глухим голосом сообщает: «Сегодня утром скончалась Джуна…»
Сердце заколотилось так, что, казалось, оно выскочит из груди, чтобы понестись в «Кремлёвку» и повидаться с Великой Джуной…
Однако продолжу свои воспоминания, тем более что они касаются Джуны и её сына Вахо…
— Что, понравился портрет? — спросил Лужков.
— Я видел его на фото, а сейчас в жизни. Да вы настоящий красавец на нём!
— Да, Джуна здорово меня приукрасила… — Юрий Михайлович несколько смутился.
— Ну, самую малость, — возразил я.
В тот момент мне и в голову не могло прийти, что через несколько месяцев нам с Юрием Михайловичем придётся вспоминать Джуну по страшному, трагическому поводу…
В десять часов утра третьего декабря 2001 года после автомобильной катастрофы умер Вахо, единственный сын Джуны.
Я был давно знаком с Вахо и испытывал к нему очень добрые чувства. Он был… как страшно это писать — «был»… честный, добродушный и очень компанейский парень. К нему все относились с симпатией и большим уважением. А сама Джуна всё время говорила, что она живёт только ради Вахо: он для неё единственная радость и смысл всей её жизни.
Недели за две до его гибели, отправляясь в Пятигорск, я позвонил ему. Вахо очень обрадовался и сказал:
— Витюша, я очень люблю тебя и твои книги! Хотел бы повидаться с тобой перед отъездом, но очень рад тебя просто слышать, хотя бы и по телефону! Надеюсь, ты наберёшься в Ставропольском крае интересных впечатлений и создашь новую книгу о Бешеном. Если будет время, позвони мне оттуда.
Я обещал и позвонил ему за три дня до его смерти. Разговор был коротким:
— Привет, дорогой Вахо!
— Витюша, здравствуй! Как отдыхается? — Он был радостно-возбуждённый — наверняка надоело лежать в корсете.
— Отдыхать не приходится, набираюсь впечатлений!
— А я как раз читаю книгу, которую ты передал для меня: «ДЕНЬ, прожитый завтра.». Очень мощная книга! Спасибо! Честно говоря, не ожидал, что ты и так можешь писать. Очень понравились твои стихи.
— Спасибо.
— Нет, это тебе спаси.
В этот момент линия оборвалась, и сколько я ни пытался дозвониться ещё раз, мне так и не удалось. Это был наш последний разговор с Вахо. А через два дня меня охватила какая-то тревога на сердце.
Получив известие о смерти Вахо, я тут же созвонился с Джуной. Она с огромным трудом разговаривала со мной, не в силах остановить слёзы. Как мог я пытался поддержать её, но разве можно найти слова утешения, когда родитель хоронит своего ребёнка?..
Естественно, мне было уже ни до чего, и я решил возвращаться в Москву, чтобы успеть на похороны Вахо. Однако природа словно разозлилась на уход из жизни сына Джуны: туман, дождь, снег… Аэропорт закрыли.
Я опоздал, прилетел только поздним вечером в день похорон, но на девять дней я постоял у его могилы на Новодевичьем кладбище, возложил его любимые красные розы и попросил у Вахо прощения за то, что не смог быть на похоронах.
Стояла холодная пасмурная погода, шел снег. У могилы собралось много близких друзей покойного, и все они были очевидцами того, о чём я хочу поведать. После того как я попросил у Вахо прощения и сказал краткую речь о нём, пожелав, чтобы он чаще наведывал свою мать, тучи вдруг разошлись и яркое солнце осветило могилу Вахо! Только могилу Вахо!..
Не знаю, было ли это простым совпадением, но мне кажется, что душа Вахо подала знак! Какой? Об этом пусть судит каждый из присутствующих в тот момент на его могиле…
Тем не менее Вахо словно услышал мои слова и мысли: в тот же вечер, когда я, морально уставший от страшных впечатлений, прилёг отдохнуть в своём кабинете и, казалось, задремал, неожиданно передо мною явился образ Вахо. Он был каким-то странным, расплывчатым, но вполне реальным.
Дружелюбно улыбнувшись, Вахо сказал:
— Привет, братишка! У меня есть просьба — позвони маме и назови маму Жекой или мамой Женей: она сразу поймёт, что послание от меня. После передай ей, Витюша, чтобы она перестала плакать: теперь я будучаще навещать её, и она может меня не услышать, если будет всё время рыдать…
Я хотел ещё раз попросить у него прощения за то, что не смог приехать к нему на похороны, и объяснить почему, но Вахо улыбнулся, подмигнул на прощание и растаял в воздухе…
С некоторым испугом я огляделся, ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что не сплю. Ощутил боль и одновременно какое-то странное, необъяснимое, но очень волнительное чувство теплоты.
— Господи! — воскликнул я дрожащим голосом. — Спасибо за то, что ты позволил мне с ним увидеться в последний раз!
С моей души словно свалился тяжёлый камень, стало легко, и сердце наполнилось нежностью. Чтобы не забыть, я скрупулезно записал каждое слово, произнесённое Вахо, и тут же созвонился с Джуной. Сначала рассказал о странном знаке, поданном её сыном у собственной могилы, но вновь её слёзы, горькие и безутешные, непрестанно лились…
Потом рассказал об удивительной встрече с Вахо и дословно зачитал его просьбу.
— Эх, Витюша, как же я могу не плакать: он же был единственной радостью и утешением в моей жизни! Он покинул
