Нередко выходил я ночью в коридор, сидел на диванчике, думал о своём, вспоминал, наблюдал за ночной жизнью отделения. На весь этаж, девять палат, оставалась всего одна сестра. Бывали ночи поспокойней, когда и прикорнуть ей удавалось, случались такие, что не присесть. Одних этих капельниц хватало, чтобы с ног сбиться. Танечка ночами дежурила чаще всех, иногда по нескольку ночей подряд. Я потом узнал, что сама об этом просила. Дома у неё оставались полупарализованная после тяжёлого инсульта мама и две младшие сестрёнки тринадцати и восьми лет, которых нужно было кормить, обихаживать, помогать с уроками, проследить, чтобы не натворили чего; маме вместо няньки, сёстрам вместо мамы. Узнал я об этом однажды ночью, когда она, нечастый случай, посидела недолго, набегавшись, со мной в коридоре, разговорились мы.
Не раз доводилось мне слышать фразу «врач от Бога», но никогда – «медсестра от Бога». А сестричка Танечка была медсестра от Бога, и удивляться лишь оставалось, как у неё, такой хрупкой, достаёт сил ночь напролёт не давать себе отдыха, как её одной хватает на всех. Даже когда в отделении особо тяжёлых, требовавших неусыпного внимания больных не было, не пользовалась она возможностью подремать, наведывалась к тем, кому не спится или страшившимся завтрашней операции, шепталась о чём-то с ними. И руки у неё тоже были от Бога – ловкие, умелые, в самые безнадёжные вены умудрялась попадать. Танечка не просто скрашивала нашу постылую больничную жизнь – ей благодаря, не по себе одному сужу, легче справлялись мы с нашими недугами, скорей шли на поправку. Не надо, снова повторюсь, объяснять вкусившим прелести больничной жизни, чего стоит путная, добросердечная медицинская сестра, а прочим это ни к чему. Как и то, что Танечки такие в наших лечебницах встречаются, увы опять же, удручающе редко. Все мы радовались, когда Танечка дежурила, ждали её с нетерпением.
Вот и мне перепало несколько раз побыть с ней наедине, пообщаться, скрашивала она и мою ночную бессонницу. И я, перед самой выпиской уже, упомянул как-то в разговоре с ней, к слову пришлось, Акакия Акакиевича.
– Это из какой палаты? – удивилась она. – Что-то не припомню такого.
– Вы действительно не знаете, кто такой Акакий Акакиевич? – осторожно спросил я. – Не читали?
– Да когда ж мне читать? – вздохнула Танечка. – Мне бы успевать со всеми делами своими управиться. Даже телевизор дома посмотреть некогда, ни одного сериала толком не видела. – Потом добавила: – А по правде сказать, читать меня сроду не тянуло, забыла, когда в последний раз книжку открывала. Даже про Гарри Поттера этого, которого все читали, не поманило, сестра моя книжку про него приносила, взяла у кого-то. – Засмеялась: – Я уж лучше, если возможность есть, посплю, это любой книжки полезней…
Забирал меня из больницы Миша. Пока ехали, рассказывал мне, какой роскошный, сам не ожидал, получился у него клип, каких, повезло ему, великолепных дебилов удалось найти и раскрутить. Вчера как раз всё смонтировал, ребятам показал, все со смеху попадали. Не терпелось ему и меня потешить, позабавить. До того не терпелось, что сразу повёл меня к себе, усадил, включил компьютер.
Потешиться в самом деле было чем. А того больше – подивиться, какими воистину дебильными могут быть люди, впору было подумать, что вообще никогда ни чему-нибудь, ни как-нибудь не учились, за партой даже не сидели. Причём выглядели все они нормально, впечатления умственно отсталых уж никак не производили. Некоторые ответы на его вопросы были просто уникальными по своей анекдотичности. К примеру, один весёлый парень с «интеллигентской» бородкой согласился с Мишей, что Лев Толстой был женат на Наташе Ростовой. А ухоженная дама с собачкой не засомневалась, что Пушкин стрелялся на дуэли с Онегиным. Я смотрел, слушал, головой покачивал.
И вдруг увидел на экране сестричку Танечку. Миша остановил её, попросил уделить ему пару минут, у него всего несколько вопросов, та ответила, что спешит, нет у неё сейчас времени. Миша скорбно посетовал на людскую неотзывчивость, срывается-де у него ответственное редакционное задание, по головке за это не погладят, трогательно пролепетал выручальное «ну пожалуйста».
– Ладно, – сдалась Танечка, – начинайте задавать свои вопросы, только не очень долго, пожалуйста.
И он начал задавать. Да как ещё… Незаметно, умело втягивал беседу с ней в нужное ему русло. Не хочу я повторять ни вопросы эти, ни Танечкины ответы на них, беда просто. Впору лишь вспомнить классическое «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно». А уж Миша покуражился всласть, благо для задумки своей собеседницу нашёл отменную. И компонуя потом этот свой репортаж, диалог с Танечкой сделал он завершающим, апофеозом всего этого театра абсурда. Дискуссией о том, надо ли было Лермонтову участвовать в революционном движении, чтобы из-за своих убеждений погибнуть, таким молодым, от белогвардейской пули…
– Вы в какой отрасли трудитесь? – полюбопытствовал Миша.
– В медицине, – ответила она, взглянула на часы, охнула, убежала.
– Поздравляю вас, болящие и скорбящие, – беспросветно вздохнул Миша, глядя ей вслед, – ваше здоровье в надёжных медицинских руках…
– Вам не понравилось? – заметил он, как изменилось вдруг моё лицо.
Я досадливо поморщился, не зная, как вразумительно, необидно объясниться с ним. Знал только, что в любом случае не уйду отсюда, пока не уговорю его убрать разговор с Танечкой, не предам я её.
– Да не в том дело, понравилось мне или не понравилось… – нащупывал я понадёжней тропку, чтобы не запутаться в словах. – Тут столько всего… – И понёс затем сущую околесицу: – Не нужно это… То есть нужно, наверное, но не так это нужно…
Проще всего было бы прямо сказать ему, кто и какая эта девушка, что она значит для меня и не только для меня, попросить его сделать мне по дружбе одолжение. Хоть и не мог я не понимать, в какое тяжеленное положение поставлю его: уберёт он Танечку, главный его козырь, – вся работа пойдёт насмарку. Или всё-таки попытаться переубедить его? Как переубедить? Доказывать, что литературное Танечкино убожество уж никак не мешает ей быть хорошим человеком и прекрасным работником? И – о чём сразу не подумалось – одной ли Танечке не мешает? Той же даме с собачкой тоже? Вообще не принципиально это? Что же тогда принципиально? И за что, как говорится, боролись, за что ратуем? И кто, кстати сказать, ратует? И для кого? Не касаясь уже этической стороны его фильма.
– Ничего не понял! – в недоумении пожимал он плечами. – Что значит «нужно, но не так это нужно»? А как нужно?
Кабы знать… Любую мысль можно ведь довести до абсурда.
