Он перестал улыбаться. Взяв в обе руки голову Марианны, он осторожно заставил ее опуститься на подушку, затем нагнулся к ней так близко, что видел только ее расширившиеся глаза, вокруг которых любовь оставила синие следы.
– Ты в самом деле так думаешь?
– От всего сердца. Разве ты не знаешь, что я принадлежу тебе и телом и душой?
Он страстно обнял ее и быстро зашептал:
– Однажды я напомню тебе эти слова! Когда я буду нуждаться в тебе, я скажу так же откровенно, как говорю сегодня, что люблю тебя! Но в данный момент мне нужны: твоя любовь, твое присутствие, твой восхитительный голос… и, наконец, тело, которым я никогда не смогу пресытиться! Спи теперь, но не очень крепко. Я скоро вернусь и разбужу тебя.
Впоследствии Марианна станет часто вспоминать эти дни в Трианоне, прерываемые ошеломляющими трапезами в выходящей на обнаженный зимой лес очаровательной столовой, долгими прогулками пешком и на лошадях, позволявшими установить, что Наполеон держится в седле хуже ее, задушевными беседами у камина и ненасытными желаниями любви, которые бросали их в объятия друг друга в самое непредвиденное время, оставляя затем обессиленными и трепещущими, словно потерпевших кораблекрушение, выброшенных волнами на берег.
В те часы, когда Наполеон отдавался своему изнуряющему тяжелому труду, Марианна тоже не сидела без дела. Уже на второй день Император увлек ее в музыкальный салон и напомнил ей, что она скоро предстанет перед парижской публикой. И она с новым пылом погрузилась в работу. Может быть, потому, что она чувствовала его здесь, совсем рядом, и иногда он неслышно появлялся, чтобы послушать ее несколько минут.
Безусловно, ей пришлось заниматься самой, но она открыла в своем возлюбленном искушенного знатока сокровеннейших тайн музыки. Этот удивительно разносторонний человек мог бы стать таким же известным маэстро, как Госсек, или знаменитым писателем, или необыкновенным актером. По мере того как шло время, восхищение, которое он внушал своей юной подруге, росло и делалось все более пылким. Ей безумно хотелось стать когда-нибудь достойной его, проникнуть в недоступные, загадочные сферы, где он царил над всем.
Чувствуя, возможно, сколько эта обворожительная Марианна ему дала, мало-помалу Наполеон все больше проникался доверием к ней. Он обсуждал с нею некоторые проблемы, может быть, и второстепенные, но это дало ей возможность прикоснуться к сложности и необъятности его дела.
Каждое утро она могла видеть Фуше собственной персоной, Фуше, ее бывшего мучителя, ставшего самым галантным и дружелюбным из ее поклонников. Ежедневно он доставлял Императору подробный рапорт о всех событиях, происшедших в огромной Империи. Будь то в Бордо или Анвере, Испании или Италии, самых глухих местечках Польши или Палатина, созданная герцогом Отрантским фантастическая полицейская машина, словно гигантская гидра, следила за всем недремлющим оком. Если какой-то гренадер был убит на дуэли, пленный англичанин бежал из тюрьмы Оксона, американский корабль прибыл в Марлэ с депешами или колониальными товарами, вышла в свет новая книга или бродяга покончил жизнь самоубийством, Наполеон узнавал об этом на следующий день.
Среди прочего Марианна узнала также, что шевалье де Брюслар все еще не пойман, что барону де Сен Юбер удалось добраться до острова Хеди, откуда он отплыл на английской шхуне, но, откровенно говоря, это ее уже особенно не интересовало. Единственную тему, на которую она хотела бы говорить, никто не решался затрагивать: будущая императрица. Все, что касалось эрц-герцогини, было под покровом молчания. Однако, по мере того как шло время, ее зловещая тень все ниже опускалась над счастьем Марианны. Дни становились словно короче и пробегали так стремительно! Но всякий раз, когда она пыталась перевести ручеек разговора в болезненно интересующее ее русло, Наполеон уклонялся с приводившей ее в отчаяние ловкостью. Она понимала, что он не хочет говорить о своей будущей супруге, и боялась увидеть в этом молчании интерес, который он не хотел показать. А часы убегали, упоительные часы, и невозможно было удержать их стремительный бег.
Но вот на пятый день Трианон преподнес Марианне малоприятный сюрприз, из-за которого конец ее пребывания в нем едва не был испорчен. Прогулка в тот день была непродолжительной. Марианна и Император собирались дойти до деревушки, где некогда Мария-Антуанетта забавлялась сельским хозяйством, но неожиданный сильный снегопад вынудил их повернуть назад с полдороги. За несколько минут густые плотные хлопья укрыли землю так, что ноги погружались в снег по щиколотку.
– Нет ничего опаснее для голоса, чем замерзшие ноги, – заявил Наполеон. – Ты посетишь деревушку королевы в другой раз. Но взамен, – добавил он с лукавым огоньком в голубых глазах, – я обещаю тебе завтра устроить чудесную баталию в снежки!
– В снежки?
– Только не говори, что ты никогда не увлекалась этим приятным занятием. Разве в Англии больше не бывает снега?
– Конечно, снег идет там! – ответила Марианна, смеясь. – Но если игра в снежки – подходящее времяпрепровождение для простого смертного, Императору…
– Я не всегда был Императором, carissima mia, и снежки стали моими первыми боеприпасами. Я расходовал их в невероятном количестве, когда учился в Бриенне. Ты увидишь, какой я меткий стрелок!
Он обнял за талию отставшую Марианну и увлек ее к розовому дворцу, где уже приветливо зажглись огни. Но поскольку предназначенное для «переменки» время еще не вышло, они нашли убежище в музыкальном салоне. Констан подал чай по-английски с гренками и вареньем, которыми они наслаждались, «как добропорядочные старые супруги», – подчеркнул Наполеон, после чего он попросил Марианну сесть за большую позолоченную арфу и сыграть что-нибудь.
Наполеон обожал музыку. Она была для него отдыхом и успокоением, и он любил, погружаясь в размышления, слушать ее звуки, питавшие его вдохновение. К тому же облик Марианны, сидящей за изящным инструментом, по которому порхали ее тонкие руки, казался ему каким-то волшебством. Сегодня, в муаровом платье того же цвета, что и ее глаза, игравшем отблесками при каждом движении ее стройного тела, с высоко поднятыми черными локонами, с грушевидными жемчужинами в ушах и большим кабошоном, окаймленным молочно-белыми жемчужинами на золотой цепочке, выделявшимися на округлостях груди, в ней было нечто неотразимое. И она прекрасно сознавала это, ибо, наигрывая незатейливую пьеску Керубини, она могла видеть, как является в глазах ее возлюбленного знакомое ей выражение. Сейчас, когда прозвучат последние ноты, он встанет и, не говоря ни слова, протянет к ней руки, чтобы увлечь в свою комнату. Сейчас… да, она снова познает те минуты ослепляющего счастья, которыми он умел так щедро одарять ее. А пока она уже млела в сладостном ожидании.
К несчастью для Марианны, она не смогла насладиться до конца. Она еще не кончила играть, как раздался робкий стук и дверь отворилась, пропуская щуплую фигурку пунцового от смущения пажа.
– Что случилось? – сухо бросил Наполеон. – Неужели нельзя ни на минуту оставить меня в покое? По-моему, я запретил входить в эту комнату?
