цвета зелёной вспышки, зеленого цвета планеты, цвета золота с зеленым оттенком, цвета океанской волны
Мы
январь 2021 года
Стефан сидит в баре на перекрёстке улиц Тауро и Паменкальнё. Этого бара в городе нет, но он иногда здесь мерещится; на самом деле, всё чаще и чаще, уже чуть ли не через день. Будучи наваждением, рождённым из хаоса, бар, во-первых, работает – по нынешним временам это самое главное чудо, локдаун-то никто не отменял. Во-вторых, здесь всегда негромко играет музыка, которая любому вошедшему кажется смутно знакомой и так трогает сердце, словно сопровождала его в самые лучше дни. А в-третьих – на этом месте звучат победительные фанфары – тут можно курить.
Стефан заходит сюда всякий раз, когда бар возникает у него на пути. Не то чтобы ему больше было негде выпить; по правде сказать, дома гораздо удобней, потому что можно валяться, а у Тони и в «Министерстве культуры» компания веселей. Однако сидеть в этом баре Стефан считает своим челове… ладно, допустим, гражданским долгом: в присутствии Стефана всякое приятное ему наваждение становится устойчивей и прочней, так что даже после его ухода бар достаточно долго остаётся на месте, не час-полтора, как прежде, а, как минимум, до утра. Вот и славно, – думают Стефан и город; особенно город! Городу очень нравится этот курящий бар.
Баром дело, конечно, не ограничивается. Увидев очередную полуночную ярмарку, Стефан непременно покупает там лотерейный билет или яблоко, запечённое в карамели, он не особенно любит сласти, но на ярмарках-наваждениях их ответственно ест. Проходя мимо лип и ясеней, усыпанных спелыми горькими апельсинами, Стефан обязательно срывает парочку для глинтвейна; это важно – не просто сорвать и после где-нибудь выбросить, а с пользой употребить. Попав в Луна-парк, иногда возникающий за Бернардинским садом, он покупает билет и катается на цепочной карусели, или чёртовом колесе. Встретив в городе бесшабашных весёлых духов, которые прежде в наших краях не водились, Стефан вежливо их приветствует, заводит беседу и приносит скромную жертву из фляги, в смысле, даёт отхлебнуть. Короче, он старательно подтверждает своим присутствием и деятельным участием всякое наваждение, попадающееся ему на глаза. Эй, давай уже овеществляйся! – как бы говорит наваждению Стефан со свойственной ему убедительностью. – Мне тут тебя не хватает. Нам надо! Больше хаоса, больше веселья, больше несообразностей, балаган спасёт мир.
По идее, Стефан мог бы не париться. Нёхиси, крупный (и единственный в наших краях) специалист в подобных вопросах, считает, что в хорошем темпе идёт трансформация, буквально за пару-тройку десятков лет все новые наваждения овеществятся как миленькие, не хуже Тониного кафе. Так плотно переплетутся с изначальной реальностью города, что одно от другого даже намётанным глазом будет не отличить; и вот тогда, – неизменно добавляет настоящий виновник этого безобразия, чей хаос однажды отправился по городу погулять, – человеческая жизнь здесь, возможно, станет хоть немного похожа на изначальный божественный замысел, на самоё себя.
Стефан тоже так думает, то есть надеется; на самом деле, он знает, но чтобы не сглазить, говорит себе: ну, поглядим.
По меркам Нёхиси, «пара десятков лет» это даже не «завтра», а практически прямо сейчас. Но Стефан когда-то был рождён человеком, недолговечным, а потому торопливым. Таким и остался, но теперь это больше не слабость, а его сильная сторона. Ему надо быстро, чем быстрее, тем лучше. В идеале, ещё вчера.
В общем, Стефан сидит в наваждении-баре, пьёт крепкий коктейль со смешным названием «Зелёный каппа в горах», торжествующе курит, с интересом разглядывает буквально только что воплотившихся завсегдатаев бара, которые пока – всего лишь возможность, черновик, обещание грядущего бытия. И других, живых, настоящих случайных клиентов, обычных горожан, которых сюда среди ночи невесть как занесло. Одни пулей выскакивают на улицу, словно нет ничего на свете страшнее приглушённого розоватого, словно бы предзакатного света здешних ламп, другие подолгу стоят на пороге, не в силах ни войти, ни уйти, а третьи заходят сразу; у этих третьих обычно такие отчаянные глаза, что Стефан, как бы он ни прикидывался мудрецом, готовым кого угодно оставить в покое и предоставить судьбе, внутренне содрогается, вспоминая, что если бы не одна затянувшаяся вечеринка духов-хранителей, этого бара могло бы не быть. Точнее, его тут быть не могло, ни при каких обстоятельствах, вероятность появления этого бара – не просто малая, а почти отрицательная величина. Ну и куда бы эти с отчаянными глазами тогда себя дели? И что бы с ними было потом? Заткнись, дорогое воображение, помноженное на опыт и знание человеческой жизни, – думает Стефан. – Я же за целую вечность столько не выпью, чтобы твои подсказки забыть.
* * *
Тони Куртейн кое-как паркует машину прямо под знаком «стоянка запрещена» и не входит, а натурально влетает в Тёмную Башню, ну, то есть в свой дом, на Маяк. Второпях оставляет дверь нараспашку, поэтому следом за ним в холл врывается ветер, швыряет на пол снежные хлопья и пару сухих платановых листьев – не с пустыми руками в гости пришёл. Но Тони Куртейн это всё потом, когда-нибудь позже заметит – и хлопающую дверь, и ветер, и его гостинцы. Сейчас ему не до того.
– Ну что? – спрашивает он Эдо, который сидит в кресле с ногами, до носа укутанный пледом, и выглядит, словно весь день примерно так и провёл.
Тот флегматично пожимает плечами:
– Да нормально всё. А как ещё могло быть.
– Так, – выдыхает Тони Куртейн. – Ещё раз, пожалуйста. «Нормально» – это у нас теперь как?
– «Нормально», – зевает Эдо, – это как я тебе говорил. Жалко, на что-нибудь смешное не поспорили. Было бы круто, если бы тебе пришлось кукарекать в окно. Но раз всё равно кукарекать не будешь, закрой дверь, пожалуйста. Я по Другой Стороне до потери сознания нагулялся. А там ещё холоднее. Трындец как я замерз и устал.
– А почему глинтвейн себе не сварил или грог? Или хотя бы чаю? – спрашивает Тони Куртейн.
– Потому что пришёл, закутался и упал. И уже полчаса повторяю как мантру: «Я сейчас встану, пойду и поставлю чайник. Я встану, я сильный. Я великий северный жрец!» Но ни хрена эта мантра не помогает. У меня, понимаешь, лапки. Таково зловещее влияние Другой Стороны на мой организм.
– А, то есть тебе просто лень? – улыбается Тони Куртейн. – Тогда ладно. Сейчас.
Он наконец закрывает дверь, подбирает принесённые ветром листья платана, кладёт их на стол, потому что жалко выбрасывать, идёт на кухню, разжигает огонь под чайником, достаёт из буфета ром. Возвращается в холл и спрашивает:
– Я же правильно тебя понял? Горел на Другой Стороне наш Маяк?
– Причём даже ярче, чем обычно, – кивает Эдо. – Днём ещё ничего, а как стемнело, смотреть невозможно, пожалел, что тёмные очки не взял.
– Серьёзно?
– Ну слушай. Я, конечно, ещё тот подарок. Но такими вещами шутить бы не стал. Правда, я, знаешь, думаю, Маяк слишком ярко сиял, потому что ты о нём беспокоился. Когда привыкнешь, всё будет нормально. Обычный, умеренно невыносимый свет. И, кстати, в твоё отсутствие, как минимум, один человек, кроме меня самого вернулся на свет Маяка с Другой Стороны. Блетти Блис пришёл и оставил записку, что всё в порядке, вон, под пепельницей лежит. Может, ещё кто-то был, да не стал отмечаться, а Эдгара я заранее попросил.
