Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 170
Но и оно, заставленное с изнанки второстепенными барочными фресками, гербами и скульптурами в ящиках, тоже часть дороги в музей и попутной культурной программы.
Обычно так оформляют всякие авангардные постановки с нестандартным сценическим пространством – из модулей выстраивают в закулисье зрительный зал, трансформирующийся от представления к представлению; вот по таким металлическим мосткам я и поднялся в деревянную коробку, чтобы внезапно очутиться на сцене. Лицом к лицу с несколькими ярусами лож, словно бы распахнувшими объятья, и массивным амфитеатром, похожим на вставную челюсть.
Я даже станцевал на сцене, сделал пару па (замахнуться на фуэте духу не хватило), как когда-то на исторической сцене Большого театра, куда попал сразу же после ее ремонта.
Правда, в отличие от Театра Олимпико в Виченце, пармский Театр Фарнезе – новодел: оригинал разбомбили в 1944 году. Тогда вообще чуть ли не половину Пармы раскрошили – вот, кстати, еще одна причина меланхолии и странности архитектурной грибницы Пилотты, лишившейся тогда градообразующего дворца и коридора Оттавио, собиравшего разные королевские здания в единый кулак.
И рисунок ЛеонардоС деревянными памятниками в эту поездку вообще засада – болонская библиотека Архигимназия тоже муляж, но об этом хоть честно пишут в экспликациях. А в Пилотте ощущение такое (впрочем, как и от всей остальной спящей Пармы), что посетители ей не нужны. Часы работы музеев постоянно меняются, и сайты противоречат друг другу.
В одном авторитетном месте я заранее прочитал (готовился же!), что нужно попасть в Национальную галерею до 14.00, дабы застать полноценную постоянную экспозицию без закрытых залов, и поэтому встал пораньше.
Но галерея в тот день до обеда была закрыта и открылась в 14.00 (с закрытием в 19.00), а некоторые залы оказались заперты до 17.00 – мне предложили вернуться и посмотреть две композиции Карпаччо под конец рабочего дня, когда рисунок Леонардо, запаянный в стеклянную непроницаемую капсулу (для меня сегодня он венчал экспозицию), унесут на профилактику, а вместо него откроют доступ к ренессансной и барочной живописи. Вот и пойми их. Мне бы с собой разобраться, а тут еще столько дополнительных вводных.
После театра по очередным мосткам логистика разворачивает посетителей в галерею с торжественными и семейными портретами членов династии Фарнезе. Это тупик парадных покоев, оставшихся от большого дворца.
Представительская логика этих залов примерно такая же, как в Галерее 1812 года Зимнего дворца, – она не про искусство, но про большой исторический нарратив, составленный из очень плохой живописи.
А я как раз накануне прочел достаточно подробное изложение жизни этого несчастного семейства, проиллюстрированное картинами из пармской коллекции, поэтому с Марией-Луизой Австрийской, второй женой Наполеона, вывешенной здесь напротив Марии-Луизы Испанской (в жизни они тоже враждовали из-за трона), встретился как с двоюродными.
После этой фамильной залы есть простенок с двумя бронзовыми античными колоссами и комната с теми же самыми персонажами истории Фарнезе, но только уже в бюстах. Все это – входная группа с монументальным размахом, обрывающаяся, не успев начаться, – таковы обломки былой роскоши: единственное, что осталось от Оттавио. Раньше здесь начиналась парадная часть, теперь тут боковое ответвление и тупик.
Еще раз про специалитетыРядом с этими невнятными поясными портретами правителей и членов их семей – вход в автономную галерею работ Корреджо и Пармиджанино, оформленную, подобно волшебной норе, темным бархатом.
Второй из них представлен одной лишь живописью, зато первый – не только картинами разного качества и разной сохранности, но еще и фресками, перенесенными сюда из разных церквей.
Выставляется даже синопия головы Богородицы из Дуомо – та самая, центральная точка всей знаменитой запрокинутой композиции. В реале она оказывается не больше картины большого формата.
Подкупольные фрески, явленные перед самыми глазами, – испытание и для живописца (впрочем, сколько там от оригинала вообще могло остаться?), и для зрителя. Хотя сам этот принцип Национальной галереи – вешать доски и холсты низко, глаза в глаза – мне показался правильным и удобным.
Но на этом парадный отсек заканчивается, и нужно идти в другое крыло, начинающееся выставленными в ряд капителями да колоннами, что вызывает небольшое замешательство – кажется, что ты снова попал в археологические коллекции, в которых расположена общая касса музея (купив билет, пересекаешь великанский внутренний двор, так как Национальная галерея на противоположной стороне и в ее фойе какой-то банкет, а вокруг-то и вовсе стивенкинговский туман), или в какую-то вспомогательную экспозицию, посвященную истории здания.
Жанр музея теряется, и тогда мгновенно вскипает, включается, начинает мигать внутренняя тревожная кнопка. Мол, где я? Куда попал?
Но за стендами с каменным и деревянным декором скрываются готические триптихи, полиптихи и отдельные доски. Готика, фрагменты романских фресок неважной сохранности, постепенно переходим к масляной живописи. Оказывается, краеведение скрывает собственно пинакотеку, отодвинутую на пару простенков в глубь дворцового комплекса – туда, где уже совсем темно и тихо, точно в пещере.
***
На этом основная экспозиционная галерея, впрочем, заканчивается (в финальном закутке выставлен рисунок женской головы, «головки Леонардо», венчающий историю живописи по-пармски), а параллельная галерея, из проемов которой выглядывают разглаженные и просветленные ренессансные лица, отгорожена бархатными бордюрами и прикрыта вежливыми перегородками.
Уж не знаю, откроют ее в пять или нет: пармский туман норовит перейти в дождь.
Небесная Парма, небесная БолоньяКак только я, вернувшись на современную, «одноэтажную» окраину борго, сел в машину возле забора какой-то промзоны, полило так, что, думаю, теперь под мостом через речку Парму точно появилась вода.
Дождь лил почти до самой Болоньи, где взял себе перерыв (совсем как сотрудники Национальной галереи), давший мне возможность заехать в супермаркет и закупиться продуктами на ужин.
Но как только я сел на свою кровать с пологом и взялся записывать впечатления дня, начало лить с удвоенной силой.
Или мне показалось, что с удвоенной, так как отдельные комнаты моего болонского жилища перекрыты стеклянным потолком и превращены в зимние галереи, по которым капли бьют особенно гулко.
Сквозь верхнее стекло видна гроза, – на фоне странного неба (цвет сложно описать – выцветший, вытертый бедно-синий бархат, но совсем уже без складок и фактур, как в пармских закутках норы с Пармиджанино) полыхает так, что переживаешь за отдельно стоящие деревья. Лето осени закончилось.
Тщета материиИз всех городов, накопленных за этот месяц, Парма – самый остаточный и расползающийся в сторону зияющего отсутствия. Крохи былой роскоши, чудом собранные и почти буквально соскобленные по сусекам; ландшафтные рисунки улиц, служащие естественными границами городского лабиринта; зияние парка; недостижимость фресок, многократно переписанных, а теперь немотствующих в высоте. То, что здесь можно увидеть, рассказывает о самой последней стадии запустения – но не культурного и бытового, а самого что ни на есть археологического: поросль новой жизни медленно нарастает на месте смертельного ожога, следы которого никогда не зарубцуются.
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 170
