Вместе с тем, как в голове у меня стало проясняться, я начал сознавать присутствие на улице и других людей. Увидел того парня, Дэвида, рядом с какой-то женщиной (Кристина пояснила мне, что это его жена Доун). К Дэвиду бочком, застенчиво, приблизился Медж, и Доун, оставив их вдвоем, отошла туда, где сидели мы.
Пауза была долгой и полновесной, как между двумя давным-давно знакомыми людьми, которые встретились снова и теперь пробуют замостить разрыв шириной в сотни лет, но глубиной всего в ладонь.
– Это я так представлял слово «имидж», – сказал Дэвид, словно отвечая на вопрос. – Сокращенно.
– Ну ты и грамотей, – хмыкнул Медж.
– Извини. Мне лет-то было всего ничего! А вообще надо было выдумать имя получше. Ты определенно заслуживал большего.
– Да я уж привык, – сказал Медж. – Пусть лучше так, чем совсем без имени.
С минуту оба неловко молчали.
– Тебе необязательно было это делать там, наверху, – сказал Медж. – Подхватывать меня за руку.
– Я знаю.
– Да нет, я не про то. Я бы, если бы упал, все равно не умер.
– Это не значит, что людям надо давать падать.
Медж кивнул. Они впервые открыто поглядели друг другу в глаза.
– Ну что, Дэвид, – сказал его воображаемый друг. – Пора прощаться.
– И куда ты теперь?
– Не знаю. Могу на время податься в Странники. Посмотрю, попробую. На одном этом городе свет клином не сошелся. Вокруг огромный-преогромный мир. Да, он несовершенен. Но он есть.
– Мы увидимся снова?
– Ты этого хочешь?
– Хочу.
– Ну тогда может быть.
Дэвид смотрел, как Медж уходит вверх по улице. Вот он поравнялся с той долговязой троицей возле машины Доун. Там он приостановился и вдруг метнулся в их сторону. На миг он сделался ярче, живее, а они исчезли. Затем на углу Медж ненадолго остановился еще раз, о чем-то коротко переговорив с приземистым лысым человеком в полосатом костюме.
За угол они повернули уже вдвоем, словно условившись какое-то время держаться вместе.
Кристина посмотрела на Доун.
– Значит, Дэвид у вас писатель?
– Да, – ответила та гордо. – У него скоро выходит роман.
– И хороший?
– Замечательный. А продолжение будет еще лучше.
– А ребеночка когда ждете?
– Ребеночков. Пока зреем. Я сама уже дождаться не могу. Дэвиду будет так хорошо снова иметь вокруг себя полноценную семью. Ему нужны корни, чтобы его не уносило, как тот летающий остров.
– Получается, у него, кроме вас, никого?
Доун покачала головой.
– В семье он был единственным ребенком, а родители у него вот уж несколько лет как погибли в аварии. Для него это была ужасная трагедия. Авария, кстати сказать, случилась по их вине. Правда, те люди, что ехали во встречной машине, говорили, что вроде как видели кого-то на дороге перед самым столкновением. И что отец Дэвида, резко повернув, чтобы его не сбить, не справился с управлением. Но этого кого-то так и не нашли, а Дэвид всецело уверен, что ДТП произошло по вине отца.
– А где был в это время сам Дэвид?
– Здесь, в городе.
Было видно, как Крис раздумывает. У себя в уме (это я за ней знал) она сейчас видела дверцу – ту, что открывается на вещи, прежде ей неизвестные. Ей сейчас наверняка хотелось разузнать, как далеко готов пойти друг ради своего реального прототипа из страха, что может его потерять, и знает ли вообще реальный человек, что может проделываться от его имени, а затем жить с этим всю свою оставшуюся жизнь.
– Пойдем, – сказал я ей, рывком вставая на ноги. – В жизни всякое случается – и хорошее, и плохое. А что было, то было. И ничего тут уже не поделаешь.
Какой-то парень из бригады медиков закричал нам вслед – мол, куда? – но у них, по счастью, хватало хлопот с Лидией, которая упорно пыталась сесть и костерила их на чем свет стоит, так что мы сумели подобру-поздорову уйти без того, чтобы я «на свежих дрожжах» опять загремел в больницу.
Перед тем как свернуть за угол, я оглянулся на Дэвида и Доун. Они стояли, держась за руки и соприкоснувшись лбами. Он любил ее – это было видно невооруженным глазом, – а она любила его.
Ночь мы с подругой провели в отеле. Переговоры на ресепшене я поручил Кристине, а сам прятался в сторонке, стараясь не вонять древесным дымом. Затем я долго отмокал в душе, и в итоге мы в махровых халатах уселись на балконе и с высоты пятнадцатого этажа смотрели на огни города и слушали шум машин внизу. На тротуарах туда-сюда сновали люди – спешили, прогуливались, стояли в ожидании, жили. Среди них, несомненно, были и реальные – теперь я уж и не решался сказать, кто именно и велика ли здесь разница.
А где-то в городе, живой и невредимый, по-прежнему обитал Райнхарт. Я это чувствовал. Не знаю, верить ли тому, что он и впрямь убил своего друга и через это переродился во что-то обновленное, или же он такой, как они все, и был таким всегда. Может, прав был Джефферс. Райнхарт – просто нечистый дух порока, тень в наших умах, извечно существующая там, где образуется людское скопление, нечто, рожденное из нашего поведения, темных страстей и желаний, от чего он напитывается живительными соками и начинает жить своей обособленной жизнью. Мы пробуем найти слова, чтобы понять эту сущность, ввергнуть ее в узилище, но это вне наших сил и понимания. Остается лишь бороться против всех его проявлений и уповать, что когда-нибудь наш вид одержит верх – тот, что стремится вершить лучшее, а не худшее из того, на что способен.
С утра дискуссии о том, что делать, у нас не возникло. Из отеля мы пешком отправились на Пенн-стейшн и взяли два билета на ближайший поезд дальнего следования. Сидя бок о бок в вагоне уже ожившего, дышащего тягловой силой, готового к отправлению поезда, мы тоже готовились к отправлению – за город, в сельскую местность, туда, где меньше людей, больше простора и легче разобраться, кто ты и кто вокруг тебя. При наличии времени можно будет и вовсе проехать через всю страну, а когда это произойдет, я попробую увидеться с моей бывшей женой и моим мальчиком. Как отца он меня, возможно, воспринимать уже не будет. Для него я навсегда останусь эдаким сторонним «парнем». Но он должен знать, что я его никогда не забывал и не забуду.
На выезде из туннеля, когда в окна хлынул свет, я краем глаза заметил, как на пустое место в шести рядах от нас скользнула девчонка – по виду неформалка.
Кристина тихонько сообщила, что ее зовут Клаксон. Я не стал поворачиваться и пялиться на нее. Надо будет – узнаем друг о друге в пути. А так милости просим – я здесь что, проводник, что ли?
Мы не знали, куда едем. И то, что в попутчиках у нас один из друзей, не вызывало никаких смутных мыслей.
Тем вечером сгорела не только церковь. В новостях сообщалось, что за ночь в разных местах города произошло двенадцать поджогов. Погибло в общей сложности двадцать семь человек, в том числе один в доме на Верхнем Истсайде – девушка по имени Джессика Маркхэм, задохнувшаяся у себя в постели. Ее родители выжили. Возгорание, судя по всему, произошло от зажженного спичечного коробка, подброшенного в почтовый ящик.
