Хиронобу рассмеялся.
— Очевидно, я не поэт. Мне не хватает воображения выразить то, что я имею в виду.
Поскольку Хиронобу не собирался уезжать, настоятельница сделала единственное, что ей оставалось. Она приставила монахинь непрестанно охранять ворота монастыря и тропу, ведущую к келье Сидзукэ. Сидзукэ никуда не пускали одну. На ночь ее запирали в келье.
Дни сменялись днями безо всяких происшествий, а недели — неделями. В храме беспрестанно звучали сутры. Настоятельница даже начала было думать, что ее подозрения были излишни.
Она встречалась с Хиронобу раз в неделю за стенами монастыря. Они говорили исключительно о госпоже Киёми. Казалось, Хиронобу чувствует себя легко и свободно. Возможно, здешние леса и вправду стояли ближе к замыслу творения, чем более густонаселенные части страны. Возможно, благословение богов защитит их всех.
Однажды ночью, проснувшись, настоятельница обнаружила, что сидит на постели. Одежды ее промокли от ледяного пота. Тело горело в лихорадочном жару. Настоятельница не помнила явившегося ей кошмара — от него осталось лишь непреходящее ощущение ужаса. Она быстро поднялась и, даже не переодевшись, кинулась к келье Сидзукэ. Холод осенней ночи забирался под влажное кимоно и пронизывал тело до костей.
Монахиня, охраняющая келью, сидела в позе лотоса. Но голова ее склонилась набок, и вдохи и выдохи сопровождались тихим похрапыванием.
Дверь кельи была приоткрыта.
Сидзукэ исчезла.
Настоятельница пробежала через двор монастыря, выскочила за ворота и помчалась прямиком к хижине Хиронобу, построенной в самой глухой части леса между монастырем и зимним ручьем, который в это время года представлял из себя лишь каменистое русло.
Хиронобу в хижине не было. Равно как и Сидзукэ. И никого из самураев князя.
Настоятельница осмотрела все вокруг. Она не нашла никаких следов, которые свидетельствовали бы, что здесь за последнее время кто-то проходил. В отчаяньи она запрокинула голову и устремила взгляд в небо.
Тусклый серпик молодой луны слал ей с небес жутковатый свет.
Настоятельница ничего не говорила. Она слышала вокруг себя множество голосов.
— Она умрет! — всхлипнул кто-то. — И что тогда будет с нами?
— Мы будем продолжать идти по пути Будды.
— Что ты такое говоришь? Без преподобной настоятельницы Суку никакого Пути не будет. Князь Хиронобу и господин Бандан оставят нас.
— Она права. Мусиндо находится далеко от их владений. Они проявляют интерес к такому удаленному месту только ради преподобной настоятельницы.
Настоятельница помнила, как бежала в ночи. Она открыла глаза. Оказалось, что она лежит в своей комнате, а вокруг ее постели столпились монахини. Многие плакали.
— Преподобная настоятельница!
— Сидзукэ, — сказала настоятельница.
— Сейчас ночь, преподобная настоятельница. Она у себя в келье.
— Покажите мне. — Настоятельница попыталась встать и обнаружила, что у нее не хватает на это сил. Две монахини практически отнесли ее из ее комнаты к Сидзукэ. Монахиня, которая перед этим спала, теперь бодрствовала.
— Дайте мне взглянуть.
Монахини приподняли настоятельницу, чтобы она могла заглянуть в маленькое окошко. Сидзукэ спала на боку, лицом к стене.
— Кто принес меня ко мне в комнату?
— Преподобная настоятельница?
— Из леса. Кто принес меня обратно в монастырь?
Монахини переглянулись.
— Преподобная настоятельница, мы услышали крик в вашей комнате и прибежали туда. Вы лежали в горячке, между бодрствованием и сном, и не могли окончательно перейти ни в то, ни в другое состояние. Мы просидели рядом с вами много часов.
Здесь был какой-то обман. Обман, мучение и хитрость. Монахини ни в чем не виноваты. Они не участвуют в этом обмане. Они сами обмануты. Хиронобу, должно быть, околдован. Сидзукэ воспользовалась своими новообретенными темными силами, чтобы бежать из этого святого места и творить злодеяния в миру. Но настоятельницу она не одурачила. Суку знала, что была в лесу. Она это не придумала. Хиронобу, находящийся под заклятием Сидзукэ, отнес настоятельницу обратно. Ведьма сделала их невидимыми, и их никто не заметил. Потому-то настоятельница, придя к хижине Хиронобу, не увидела там ни его, ни Сидзукэ. Их тоже скрывало заклинание.
— Она умерла, — услышала она голос какой-то монахини.
— Нет, она снова потеряла сознание, — возразила другая.
— Это заразно?
— Непохоже. Я думаю, это мозговая горячка. Такая же была у моего двоюродного брата. Он сошел с ума и так уже и не поправился.
Настоятельница ничего не сказала. Она вся ушла в слух. Она слышала, как негромкие всхлипы удалялись и наконец смолкли вдали. Она долго еще, очень долго продолжала прислушиваться, но не слыхала больше ничего, кроме стука собственного сердца.
Той же ночью — или эта ночь уже прошла и наступила другая? — настоятельница проснулась. Недавнее возбуждение и беспокойство в ее душе сменилось глубоким покоем. Решение пришло к ней само. Существовали два способа добиться того, чтобы Сидзукэ не убежала. Первый — убить ее. Этим способом настоятельница воспользоваться не могла. Все последователи Сострадательного клялись никогда не отнимать жизнь, ни у человека, ни у животного. Придется прибегнуть ко второму способу.
Настоятельница выскользнула из своей комнаты. Она не могла пойти в зал для медитаций, поскольку там до сих пор читались сутры по госпоже Киёми. Она отправилась на кухню и уселась там, приняв позу лотоса. Так она сидела и медитировала до тех пор, пока первый, тусклый свет не возвестил о том, что час кролика сменился часом дракона; затем она встала и направилась в келью к Сидзукэ. Она прихватила с кухни длинный нож для нарезки овощей.
Настоятельница решила, что избавит Судзукэ от проклятия. Она уничтожит ее красоту, а без этой красоты ни Хиронобу, ни какой-либо другой мужчина ее не пожелают. Сидзукэ останется в монастыре, которому она принадлежит. Она отрежет Сидзукэ язык, раз та начала говорить — ведь ведьмы говорят только ложь. Сидзукэ останется бессловесной, какой и была всегда. Она ослепит ее, потому что зрение лишь вводит ее в обман. Сделавшись слепой, Сидзукэ впадет в прежнее свое мучительное состояние, но зато уже не встанет на дурной путь. Настоятельница будет заботиться о Сидзукэ, как заботилась всегда, с терпением и состраданием, до конца ее дней.
Так оно и будет. В душе настоятельницы не было сомнений, сердце билось ровно, и рука с ножом не дрожала.
— Преподобная настоятельница.
Монахиня, дежурившая у кельи Сидзукэ, посмотрела на приближающуюся настоятельницу с испугом. Взгляд ее метнулся от лица настоятельницы к зажатому в руке ножу, затем обратно. Монахиня встала.
— Преподобная настоятельница! — повторила она.
