Этот разговор об обычных подтасовках, к которым прибегали сильные мира сего, помог Шеридану прийти в себя. Он вновь обрел душевное равновесие. Олимпия все еще верила в него, она рассматривала его приход как воплощение смелого плана своего спасения. А между тем со стороны Шеридана это был просто эгоистический поступок, в котором выразилось его желание в последний раз насладиться ее телом и показать нос победителям. Но за все надо платить, и поэтому теперь он вынужден был нанести Олимпии душевную рану, признавшись в очередном предательстве — последнем, как он надеялся, собираясь навсегда расстаться с ней.
— Даже если тебе удастся избежать этого замужества, что ты собираешься делать дальше? — спросил он с наигранным безразличием.
Она недоуменно взглянула на него.
— Теперь, когда ты, по твоему выражению, «испорченный товар», — добавил он, прежде чем она успела что-либо ответить.
— Я… я думала, что ты отвезешь меня в Рим. Или в Ориенс, — растерянно промолвила ослепительно прекрасная в своей наготе Олимпия, склонив голову.
— С чего ты, черт возьми, решила, что я захочу сопровождать тебя туда?
Он промолвил это беззаботным тоном и сразу же увидел, как Олимпия переменилась в лице.
— Так ты не отвезешь меня в Рим? — тихо спросила она.
— Махмуд дал мне выгодную государственную должность и подарил роскошный дворец, слуг, женщин, власть! А что можешь предложить мне ты?
Олимпия молча смотрела на него широко раскрытыми, изумленными глазами.
— Революцию? — насмешливо спросил он. — Новые скитания? Ведь от твоих проклятых драгоценностей уже почти ничего не осталось. — Он скользнул взглядом по ее телу. — Или, может быть, ты думаешь, что я не смогу жить без тех наслаждений, которые мне доставляет «испорченный товар»?
Шеридан видел выражение боли, промелькнувшее в ее глазах. Ему хотелось, чтобы она рассердилась на него. В горле Шеридана стоял комок, но он усилием воли подавил свою слабость и продолжал резким тоном:
— Ты ни на что не способна, принцесса. Ты не сможешь начать революцию, если даже каким-нибудь чудом доберешься до Ориенса. Вспомни о том, что ты устроила на борту корабля и к чему привел небольшой бунт. Но в Ориенсе тебе не удастся сделать ничего подобного — британцы, Джулия и твой дядя не допустят этого. Они слишком умны и дальновидны не в пример тебе. Ты не сможешь вырваться из их рук, ты не сможешь также остаться здесь. Я этого не хочу. У меня другие планы на будущее, и для тебя в них нет места.
Олимпия начала дрожать всем телом.
— Будь умницей, — добавил Шеридан. — Отправляйся туда, куда тебе скажут. Веди себя разумно, оставь свои глупости хотя бы на этот раз.
Губы Олимпии беззвучно шевелились, а взгляд отражал пустоту, как будто она смотрела на Шеридана, но не видела его. У него было скверно на душе, но он должен был сказать ей все до конца.
— Сейчас я уйду, и мы больше никогда не увидимся. Завтра утром ты уедешь в Стамбул, мы даже не сумеем проститься, потому что я отправляюсь по приказу султана инспектировать его флот.
Шеридан встал и надел свой халат, отороченный собольим мехом. Олимпия даже не взглянула на него. Он бросил на нее долгий прощальный взгляд, стараясь запечатлеть в памяти ее ресницы, поток золотистых волос, руки, грудь, изящные ступни.
Затем он взял со стола горящую лампу и быстро вышел из комнаты, заперев за собой тяжелую дверь.
Пламя лампы высвечивало из темноты сине-красные плитки облицовки стен, арки и своды коридора, по которому Шеридан возвращался в свои покои — туда, где его ждали безопасность, одиночество и полное бесчувствие.
Войдя к себе, он потушил лампу и сел по-турецки, устремив взор в темноту. У него было тяжело на душе. Невыносимо тяжело. Шеридану казалось, что он вот-вот разрыдается. Но этого не произошло.
Он долго сидел, глядя в пустоту сухими глазами.
После отъезда Олимпии сердце Шеридана окаменело. Султан Махмуд распорядился произвести чистку в кадровом составе флота. И вот Шеридан в первый раз взошел на палубу флагманского корабля и распорядился зачитать приговор, содержащий сфабрикованные нелепые обвинения против одного из капитанов. Затем он увидел, как этого несчастного уводят вниз по трапу, а через некоторое время палач вынес на подносе голову казненного. Шеридан усилием воли заставил себя заняться написанием рапорта, чувствуя, как дрожат руки.
Во второй раз, присутствуя на подобной экзекуции, Шеридан курил чубук, и руки у него уже не дрожали. В третий раз он уже обменивался шутками со вновь назначенным капитаном судна, разглядывая представленную им на подносе голову казненного, которую затем отослали во дворец султану как свидетельство свершившейся казни.
Правители Османской империи всегда расправлялись с неугодными им подданными с завидным хладнокровием — быстро и ловко. Правда, иногда их жестокость приводила к народным волнениям и бунтам, однако именно она в конце концов обеспечила жизнестойкость государства в течение пяти столетий.
Главное в этой мясорубке было уберечь свою голову.
Кроме поста адмирала, Шеридан получил также должность правителя четырех городов в Анатолии. Мустафа, покинувший свиту Фицхью и вновь вернувшийся к старому хозяину, чувствовал себя теперь в своей стихии. Он расхаживал по коридорам дворца Шеридана, помахивая хлыстом из кожи носорога, и наводил благоговейный ужас на всех рабов и слуг. Египтянин принялся с большим энтузиазмом выполнять приказ своего господина, распорядившегося пополнить его гарем, и каждый день представлял на суд Шеридана закутанных с головы до ног женщин. Вернувшись домой, Шеридан каждый вечер совершал свой обычный ритуал: он приказывал привести к нему вновь доставленную партию женщин, снять с каждой чадру, распустить волосы и вымыть лицо, чтобы проверить, не накрашена ли она.
Шеридан иногда изумлялся, глядя на себя со стороны. Он всегда выбирал для своего гарема темноволосых кареглазых женщин со стройными фигурами. Однажды Мустафа с лукавым видом представил его вниманию пышнотелую русскую девушку с белокурыми волосами и зелеными глазами, привезенную афганским купцом, клявшимся, что купил ее в Кабуле у одного китайского чародея. Девушка говорила по-французски и обладала хорошими манерами, выдававшими ее аристократическое происхождение. Когда Шеридан распорядился отослать ее в российское консульство, она упала к его ногам и расплакалась. Шеридан не стал выяснять, были ли это слезы радости или ужаса. Его это не волновало, он просто хотел быстрее избавиться от девушки.
За этот фокус он избил Мустафу его же собственным хлыстом, и в течение двух недель слуга буквально ползал на брюхе в присутствии хозяина, тяжело переживая унижение. В последнее время благодаря высокому положению и богатствам, дарованным ему за то, что он помог вернуть любимого англичанина султану, Мустафа не позволял обходиться с собой пренебрежительно.
Шеридан никогда не навещал гарем. Вечерами он сидел на террасе дворца, курил гашиш и любовался морем на закате. Иногда по его распоряжению Мустафа приводил в покои нескольких наложниц, и Шеридан выбирал одну из них для того, чтобы ее подготовили к его сегодняшнему визиту, Но он так и не мог решиться посетить гарем.
