икре и метрдотелю с гитарой после ужина.
Здесь же непременно леди Дайана Купер, Дриан, посол Эрве Альфан с женой, Сесиль Сорель, Маргерит Морено и прочие, друзья, художники, артисты, бомонд.
Но светская жизнь все же тяготила. Пишучи «Мемуары», я привык к уединению. Стал чураться людей – это я-то! Многих баловней судьбы повидал я на своем веку, аристократов, богачей, знаменитостей. Мог бы видеть и дальше, да охоты не стало. А что до, так сказать, умников, я и половины их речей не пойму… Чересчур умны для меня. Мне дайте людей попроще, кто живет сердцем прежде ума. А что до ума – ум сердца, по мне, и есть самый ум.
У графини де Кастри в Калаутсе я познакомился с отцом Лавалем. Под аркадами тамошней обительки его белая доминиканская ряса казалась счастливой находкой архитектора… С о. Лавалем рознимся мы во всем и, однако, говорить можем о чем угодно.
Порой он удивляется, как, прожив столь порочную жизнь, уцелел я:
– И как пришел к такой несокрушимой вере?
– Да пути-то Господни неисповедимы. И что объяснять необъяснимое? Высшая мудрость – слушаться Создателя. В простой, безоглядной и нерассуждающей вере я обрел подлинное счастье: мир и равновесие душевные. А ведь я не святой угодник. И даже человек не церковный, не примерный христианин. Но знаю я, что Бог есть, и того мне довольно. Просить Его ни о чем не прошу, но, что дает, за то Ему благодарен. А счастье ли, горе – всё к лучшему.
Порой выйду вечером на балкон пьер-гереновского домика своего и в пригородной тишине Отейля точно слышу в дальнем парижском шуме эхо прошлого…
Увижу ль когда Россию?..
Надеяться никому не заказано. Я уж в тех годах, когда не мыслишь о будущем, если из ума не выжил. А все же еще мечтаю о времени, которое, верно, для меня не придет и которое называю: «После изгнания».
Сентябрь 1953 г.
Заключение
«После изгнания» для него, конечно же, не пришло…
С опубликованием «Мемуаров» князь волей-неволей опять заставил заговорить о себе. Уж и прежде на революцию, Лжеанастасию, фильм о Распутине журналисты слетались, как мухи на мед. Кстати, кериолетское дело он выиграл, зато проиграл процесс с американским телеканалом.
В эмиграции многие из его соотечественников, неимущих или несчастных, вечно пользовались неистощимой добротой его.
Постепенно князь отошел от светской суеты и последние годы жил у себя на улице Пьер-Герен. Умер он в 1967 году, княгиня – в 1970-м.
Дочь их Ирина, в замужестве графиня Шереметева, унаследовала застенчивость от матери и художественный вкус и чувство юмора от отца. Жила она между Афинами и Парижем. Умерла в Париже в 1983 году. Ее дочь Ксения живет в Афинах с мужем Ильей Сфири и дочерью Татьяной. Они часто бывают в Париже, живут в пьер-гереновском доме.
После революции Ксения одна-единственная побывала на родине своих предков.
На похоронах Юсуповых на кладбище Сент-Женевьевде-Буа на гроб им по традиции бросили горсть родной земли.
Вернутся ль они когда-нибудь в семейную могилу в Архангельском?
Примечания
1
См. «Воспоминания» Коровина, вышедшие в «Захарове» в 2020 году.
2
Подробно об этих событиях см. «Семейную хронику» Т.А.АксаковойСиверс, вышедшую в «Захарове» в 2019 году.
