что Тургенева трудно переводить на французский язык. Льва Николаевича легче, и спросил:
— А как с французского на русский?
Л. Н.: С французского на русский трудно, с немецкого легче […]
Каким-то образом перешли к вопросу о гонорарах. Бурже получает за роман 30 000 франков от журнала, а кроме того еще от издателя книги.
Л. Н.: Тургенев, Достоевский получали 100 рублей за лист. […]
Не знаю, в какой связи, Вогюэ начал рассказывать, сколько он получает в месяц от отца.
Л. Н. ему сказал:
— Кант говорит, что есть только одно настоящее наслаждение — отдых после труда (прогулка или музыка); блага, получаемые за деньги, — это не настоящее наслаждение. […]
Л. Н.: Работается хорошо днем, после сна. Ночью после целого дня нельзя так ясно мыслить. Во время работы один творит, другой критикует, а при работе ночью — критик спит. Я вполне согласен с Руссо, что лучшие мысли приходят ночью, когда человек после сна просыпается, утром и во время прогулок. У мысли есть зенит. Иногда схватишь ее, когда она только что выступает, — тогда она не будет так сильна, ясна, как в зените; иногда — когда она уже миновала зенит и слабеет (Л. Н. не говорил: «миновала», «слабеет», это не буквально его слова).
Вогюэ: Вы никогда ничего не писали ночью?
Л. Н. (подумавши немного): Ночью я писал план «Власти тьмы». Можно определить, какие книги написаны ночью. Диккенс и Руссо писали днем, Достоевский — ночью (в его романах в первых главах уже сказана вся суть, дальше — только размазывание, повторение), Байрон писал ночью. Шиллер, когда писал, выпивал полбутылки шампанского и мочил ноги в холодной воде — и в произведениях это чувствуется. В них есть преувеличения» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 172–174).
17 февраля 1905 г. Я. П.
«Под вечер Л. Н. сказал:
— Хорошие книги, талантливо написанные, авторам которых было что сказать, начиная с «Горя от ума» и до настоящего времени, цензура не пропускала, и они стали тем более известными, тем больше их читали.
Господам Амфитеатровым нечего возмущаться цензурой (их запрещенных книг все равно читать не будут). […]
Л. Н. процитировал Страхову[158] слова Бисмарка и сказал:
— Никогда я не писал о том типе людей, к которым принадлежит Бисмарк. Он был безнравственный, страстный, сильный. Таким был и Бэкон, который был, кроме того, и лживым. Некрасов, Б. <?> были прямые, Федор Толстой-Американец — этот к старости так молился, что колени и руки себе ободрал.
Страхов спросил:
— А Наполеон — нет?
Л. Н.: Где же, у него пульс был 40. Наполеон принадлежал к разряду людей, как Мольтке, — холодный, расчетливый. Он (Наполеон) взял одно равенство и думал, что все христианство, это — égalité (равенство. — франц.) на пушках».
Н. С. Кашкин
Вспоминали Н. С. Кашкина[159]. Л. Н. рассказал, почему он служит судьей. Ему 70 лет, богатый, друг Достоевского, Петрашевского (Фурье, Phalanstère (фаланстер — франц.)» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 179–180).
7 мая 1905 г. Я. П.
«Андрей Львович говорил, что он боится спать при закрытых дверях, а Душан Петрович их ночью закрывает.
Я сказал, что я думаю, что ему так поспокойнее, и потому закрываю в перегородке между нами дверь. (Мы с Андреем Львовичем спим внизу, в бывшей библиотеке, разделенной перегородкой на две половины: он в одной половине, я — в другой.)
Л. Н.: Достоевский говорил, что самое большое страдание для него в тюрьме было то, что он никогда не бывал один. Я это понимаю» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 271–272).
9 мая 1905 г. Я. П.
«Был разговор о Достоевском.
Л. Н.: Достоевский стенографировал свои романы, что и видно: сначала хороши, в первых же главах высказано все, дальше — повторение» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 274).
3 июня 1905 г. Я. П.
А. М. Горький. 1905
«Говорили о Горьком.
Л. Н.: Заслуга Горького в том, что он показал психологию босяков, описал их жизнь с любовью, хотя иногда и неверно, показал хорошие стороны их души. Этим он и понравился, и от этого за границей имел успех, где на этих людей смотрели, как на потерянных и где не была затронута эта сторона никем. Достоевского «Записки из Мертвого дома» — то же самое» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 302).
27 июля 1905 г. Я. П.
«Софья Александровна[160] рассказывала о статье Мережковского в «Русском слове», посвященной Чехову. Мережковский хвалит его простоту, которой не достигли ни Тургенев (мало старался), ни Толстой (слишком старался), и его несравненное искусство художественно описывать природу. Приводит примеры, но как раз самые искусственные, неестественные.
Л. Н., в связи с Мережковским, вспомнил, что́ декадентского читал в «Вопросах жизни», и сказал:
— Все это декадентство — полное сумасшествие. Тут некоторая ограниченность — не преувеличиваю — есть и малообразованность, пожалуй; необразованности нет.
Там же читал о Константине Леонтьеве, славянофиле. Он был в Оптиной пустыни в послушании у Амвросия (Абрикосов сказал: «Предшественник Амвросия — Макарий, которого описал Достоевский»).
— Я его знал (Леонтьева), очень интересный человек[161], — сказал Л. Н.
Л. Н.: Вечером, если будет охота слушать, будем читать рассказ Герцена «Долг прежде всего». Нет ничего подобного в русской литературе. «Кто виноват?» — робкое, это — бойкое…» (Маковицкий Д. П. Кн. 1. С. 353–354).
19 августа 1905 г. Я. П.
«Был разговор о Н. Ф. Федорове[162], библиотекаре Румянцевского музея. Л. Н. обстоятельно рассказывал про него. Он был знаток литературы по истории, философии, юриспруденции и проч. Советовал охотно каждому книги, которые нужно читать по его предмету. Библиотекарство было для него священным долгом.
— Кто под его руководством читал книги в библиотеке, уже, наверно, были лучше образованны, больше знали, чем окончившие университет, чем те, которые слушали лекции, — сказал Л. Н. — Он и мне помогал. Жил в каморке, спал на сундуке на «Новом времени», но оно ему не повредило. Был целомудренной, святой жизни. Все раздавал бедным. Дожил до 80 лет. Верил, как Достоевский, Соловьев, в материальное воскресение, что все люди будут жить <после смерти> и достигнут блаженства. Это сделает наука. В библиотеках, музеях хранятся труды ученых, которые мы должны усваивать. У него было смешение начал религиозного сознания с грубым материализмом. Меня не любил за мое нематериальное, духовное понимание жизни.
Еще был разговор о Пшибышевском, о Канте.
Н. Б. Гольденвейзер сказал о Пшибышевском, что он ницшеанец, его герои делают то, чего желает их тело…
Л. Н.: Я Пшибышевского не читал. Верлен, Брет Гарт напивались и писали в таком состоянии.
Николай Борисович (Гольденвейзер. — В. Р.) о Канте.
Л. Н.: Я его «Критику практического разума» выше ставлю «Критики чистого разума»[163].
Николай Борисович: Кант говорит, что
