не держится одного ключа. Она кочует из края в край, и ей при этом не нужен паспорт. Ловить эту вертихвостку надо не лопатой, а волшебным стеклом — оно прочтет в сердце горы, как в открытой книге. Этим стеклом должен стать мой отец.
Весь день глотали мы пыль на высокой горе. Где только мы не искали беглянку — в густой тени кустов, в глубоких расселинах скал, в мрачных пещерах, в темных норах диких зверей. Мы обошли все старые ключи. Но мы добились того же успеха, как если бы в поисках жизни стали раскапывать могилы. Воды не было нигде. Петляя, как вор, она оставляла то здесь, то там следы притворных слез и ускользала от погони. Казалось, в глубоких расселинах, под могучей грудью горы она смеется над своими преследователями.
Но мы не теряли надежды. Целый день брели мы за отцом — все искали. Наконец настал вечер. Отец поднялся на одну из вершинок, отер пот с лица и бросил взгляд на заходящее солнце. И вдруг он заметил в глубокой расселине, озаренной косым солнечным лучом, зелень доба. А ведь каждый знает: там, где растет доб, обязательно должна быть вода. Доб — знамя воды, которое эта бродяжка несет повсюду с собой.
Отец вскрикнул и бросился бежать вниз, к расселине. Все кинулись за ним. С лихорадочной поспешностью разрывал он ногтями землю. Твердая сверху, она становилась все мягче, влажнее, наконец из глубины ее с силой ударила струя воды. Из сотен пересохших глоток вырвался радостный вопль:
— Вода! Вода!
Дрожащими руками отец зачерпнул полную пригоршню. Все взоры устремились на него. Все сердца горели одним желанием, одной мольбой: Аллах, даруй нам пресную воду, даруй нам пресную воду!..
Отец попробовал.
— Пресная! — торжествующе крикнул он.
— Пресная вода! Вода пресная! — загремело кругом.
— Вода нашлась! Пресная вода! — отозвалось в долине.
И сразу все ожило. В деревне забили барабаны, женщины запели песни, молодежь пустилась в пляс, ребятишки подняли веселую возню.
Раскопав ключ, крестьяне столпились вокруг, как бы окружив его живой изгородью. Не отходя ни на шаг, они с невыразимой любовью смотрели на воду — такой любовью светятся глаза матери при виде новорожденного.
Никогда не забыть мне этой ночи. Ни одна живая душа не осталась в деревне — все пришли на радостный праздник к своему ключу. Матери разожгли принесенные из дома мангалы и в тени уснувших под звездами деревьев укачивали своих детей. Благоухающие девушки пели песни — песни чистые и прекрасные, как вода, задумчивые, как лесные ключи, звонкие, как водопады. В ту ночь все женщины были красивы, земля — плодоносна, корни растений — свежи и сочны. Звучно лопались набухшие, нетерпеливые от ожидания семена.
Такая ночь пришла к нам в деревню, потому что отец мой Худабахш нашел воду — она была плодом его труда, любовью его сердца! И тогда пришла ночь, как свадебный поезд с невестой, восседавшей в паланкине…
Тихо, стыдливо журчал новый ключ — так молодая невестка идет, потупясь, по еще незнакомому ей двору.
Той ночью в одной моей руке была вода, в другой — рука Бало, а над нами сверкали звезды…
Да, с этим ключом связаны мои самые лучшие воспоминания юности, воспоминания о любви Бало.
Красота ее была недоступна, неуловима, как вода. Глубоко таит в своих недрах земля источник чистых ключей, бережно хранит сердце дорогие воспоминания. Много душистых цветов приносит лето, много золотых листьев — осень, сверкающих белых снегов — зима…
Любовь Бало была спокойной, безмятежной, как текущие под землей воды. Затемно приходила она к ключу. Мы оставались с нею одни. Словно луч рассвета, освещала ее лицо нежная улыбка. Бало подставляла кувшин под струйку воды, и струйка начинала журчать и шептаться с кувшином, как я с Бало. Наполнялся кувшин, переполнялись радостью наши сердца, и незаметно подкрадывалась заря. Утренний ветерок, словно нежными апельсиновыми ветками, щекотал наши лица… Мы поднимались и с удивлением смотрели на мир, рождавшийся вокруг нас. Я ставил кувшин на украшенную алой лентой голову любимой, и, с улыбкой посматривая на меня, Бало спускалась со склона горы. Я не отрывал от нее глаз и не замечал улыбок других женщин, уже поднимавшихся по тропинке из деревни к ключу.
В те мгновения я вспоминал, как спрашивал когда-то у бабушки Амман: «Бабушка, а как это — люблю?» Позже я вспоминал эти ночи у ключа.
Одна из ночей мне особенно памятна. Я работал уже в соляных копях. Возвращаясь домой пьяным от усталости, замертво валился спать.
Несколько дней подряд не виделись мы с Бало у ключа, хотя нам, соседям, легко было условиться о встрече. Но у родных Бало гостил ее двоюродный брат, и у меня к тому же не было ни минуты свободной, чтобы перекинуться с ней словечком. Новичку трудно в копях, а я учился новому делу с увлечением и уставал порядком. Недаром говорится: коли попадешь в соляные копи, сам изойдешь солью.
Однажды вечером Бало сказала мне:
— Давай встретимся у ключа ночью, часа в два.
Я ответил, что очень устал.
— Приходи, — настаивала Бало, — мне нужно… Я должна сказать тебе что-то очень важное.
Я пришел, как просила Бало, в два часа. Никого, кроме нас, у ключа не было.
— В чем дело? — спросил я Бало. — Я слушаю тебя.
Бало молчала.
— Сестрица, что случилось?
— Я уезжаю из деревни, — тихо проговорила она.
Сердце мое замерло. Мне показалось, что и ключ внезапно замолк.
— Зачем? — спросил я подавленно.
— Назначена моя свадьба.
— С кем?!
— С двоюродным братом Газанфаром, сыном моего дяди. Он вернулся из армии и теперь служит полицейским чиновником в Чаквале.
— И ты пойдешь за него?! — с горьким упреком вырвалось у меня.
— Да.
«Сегодня же убить его или в первую ночь после свадьбы?» — мелькнула в моей голове отчаянная мысль.
— Говорят, в Чаквале много воды, — продолжала Бало. — Там водопровод. Стоит только повернуть кран — и когда хочешь…
Голос ее дрожал от радости. Видимо, она хотела еще что-то добавить, но, угадав мою немую мольбу, замолчала. Подойдя к ней, я взял ее за плечи и пристально посмотрел в глаза. Мгновение она смотрела на меня, потом отвела взгляд. Нет, он не отвергал моей любви — он светился жаждой воды.
Медленно опустил я руки и отошел. Я понял: для любви недостаточно искренности, благородства, глубины чувства. Любовь требует еще и немного воды.
Потупленный взор девушки, казалось, говорил: ведь в нашей деревне нет воды! Я по два месяца не могу мыться… Я
