сами разошлись. Митрополит Муромский бежал в Рязань, обвиненный людом в том, что он опорочил дочь писаря.
С каждым днем Давид становился всё смурнее и смурнее, а его шаги в ночи по ложнице — всё глуше и глуше. Раз во дворе при солнечном свете Ефросинья увидела, что собранные в хвост волосы у мужа на висках совершенно седые. Извёл себя за зиму. Не выдержала, подошла, обняла за шею. Пусть окружающие думают, что хотят. Прошептала:
— Не терзай себя. Приедут.
— Откуда ты… — начал князь и осекся, увидев, как по степи скачут всадники, а над ними алым солнцем полыхает знамя Муромского княжества.
Прибывших, как и положено, было пятеро по одному от каждого сословия: бояре, духовенство, купечество, ремесленники и крестьяне.
Единственный, кого знал среди присутствующих князь, был Жирослав. Незримо, но отчетливо изменился за эти полгода боярин. Держался он ровно, смотрел прямо, говорил спокойным голосом, но плескалось на дне его глаз такое, что Фросе сразу вспомнилась Марго, у которой впервые в жизни умер пациент на столе или папин друг — внекастовый, прибывший из лунной колонии, где подавлял восстание. Фрося вспомнила, что стало с его семьёй, и мысленно содрогнулась, а он поймал её взгляд, мимолетом подмигнул и продолжил свою хорошо поставленную речь:
— Князь наш! От всех вельмож и от жителей всего города пришли мы к тебе: не оставь нас, сирот твоих, вернись на свое княжение. Ведь много бояр погибло в городе от меча. Каждый из них хотел властвовать, и в распре друг друга перебили. Оставшиеся же в живых на милость твою уповают и вместе со всем народом молят тебя: вернись на стол Муромский, спаси город от разорения изнутри и от врагов извне. Жены же наши слезы льют и нижайше просят княгиню Ефросинью вернуться в город и сесть подле мужа. — Закончив говорить, он склонил голову в поклоне.
Давид сомкнул брови, оглядел присутствующих.
— Говорите ли вы, мужи, от лица града Мурома?
— Да, — хором ответили пришедшие.
— Признаёте ли вы меня князем из рода Святославичей, по праву занимающим Муромский стол?
— Да, — повторили люди.
— Согласны, чтобы супруга моя Ефросинья повелевала женами вашими?
— Да, — в третий раз молвили они.
— А моя жена лично просит госпожу Ефросинью вернуться в город, — не смолчал Жирослав. — Говорит, к осени следует внука ждать.
Эпилог
Крещение проходило в Спасо-Преображенском монастыре. Центральный, Рождества Богородицы, тот, что располагался на Воеводовой горе, пострадал, когда толпа пыталась расправиться с епископом, и не мог принять княжескую чету.
Младенец, вынутый из купели, обиженно кричал. Конечно, вот было тепло, сухо, ребёнок задремал под чтение молитв, и вдруг неожиданное пробуждение от холодной воды, в которую троекратно погружают.
Фрося смотрела, как Настасья бережно берет на руки крестную дочь, как улыбается, шепча её имя. Евдокия. В честь знатной римлянки, казненной за веру в далеком четвёртом веке.
Княгиня прикрыла глаза, вдыхая аромат ладана и воска. Когда-то и тринадцатый век казался ей далёким, непонятным, чужим. Четыре года изменили всё, а в первую очередь её саму. Слетела шелуха, проявился характер. Теперь она могла позволить себе не соглашаться с чужим мнением, мировоззрением, поведением. И знала, что и её решения не всегда будут поняты и приняты. Это заставляло думать, искать варианты, компромиссы, а не прятаться в раковину безразличия. Ведь на каждое решение влияет сотня обстоятельств, и порой кажется, что нет выбора, что заблудился в лабиринте правил, условностей, чужих мнений. Тропа не стелется под ногами, путы не рвутся и тогда нужен тот, кто скажет: «Сними эту чертову маску, покажись настоящим, и я тогда скажу, что думаю о тебе на самом деле. Тебе будет сложно, больно, неприятно, но ты очистишься и найдешь свой путь».
Фрося вновь вспомнила разговор с Жирославом. Когда боярин выдал, что обвенчался с Реткой, она была в ярости и даже не скрывала этого. Парень же стоял спокойный и сдержанный, смотрел на неё, не пряча глаз. А выслушав все обвинения в свой адрес, ровно произнёс:
— Ты совершенно не права, княгиня, и злишься зря, хотя в этой злости больше беспокойства, чем гнева. Все твои требования и свои обещания я выполнил и могу ничего не говорить более. Но я вижу, что Ретка дорога тебе, и ты переживаешь за неё, посему расскажу, как всё было.
Он устроился на шершавом бревне и вытянул ноги. Фрося не захотела стоять и села рядом. А дальше был рассказ о том, как Ретка трижды сбегала из монастыря и трижды пробиралась в Муром, разыскивая жениха. Последней каплей было её появление посреди детинца. Терпение Жирослава лопнуло, и он потащил её в ближайшую церковь. Перепуганный священник, видавший слишком многое за эту зиму, дрожащим голосом, при свете трёх свечей, обвенчал пару. После чего Жирослав буквально на плече принёс перепуганную девчонку в усадьбу отца, поставил посреди двора, назвал при всех женой и хозяйкой. В ответ узнал от челяди, что пока они венчались, боярина Ретшу повесили на воротах княжеского терема.
Не прошло и четверти часа, как разъяренная толпа муромцев пришла к боярскому двору. Пока Жирослав вооружал немногочисленных слуг, несносная девчонка вышла за высокие ворота. Как только молодой супруг сообразил, что произошло, стремглав бросился на улицу. Перепуганный, злющий, взъерошенный, он выскочил наружу, закрывая собой дурёху. И наткнулся на оглушительную тишину. Горожане стояли молча и смотрели на них, а после развернулись и ушли в ночь. Жирослав же белый, как свежевыпавший снег, повернулся к улыбающейся супруге. «Справила я гостей незваных, сказала, что пир свадебный будет лишь по возращении матушки Ефросиньи с супругом», — сверкая зелеными глазами, произнесла она. И Жирослава прорвало: он кричал, тряс молодую жену за плечи, пока та не обвила его шею руками, не поцеловала в губы неистово, яро, обжигающе. Лишь тогда боярин пришел в себя, обнял Ретку нежно, как самое дорогое сокровище, подставил лицо своё, горящее под падающий мягкий снег, и обнаружил, что щеки у него мокрые от слёз.
— Она из меня всю душу вынула, но никого другого мне не надо. Раньше я и помыслить не мог, что можно иначе жить, чем мои отец с матерью, но теперь, думаю, есть надежда. — Последние слова он произнес едва слышно. И Фрося не удержалась, обняла его за плечи. Так и сидели, пока за пиршественный стол не позвали.
Княгиня вынырнула из воспоминаний и посмотрела на светящуюся Ретку, на Жирослава с непроницаемым выражением лица. На Настасью с Ильёй, на Илту со Жданом. На сосредоточенного мужа и улыбающуюся глазами свекровь,
