в кулаке бутылкой и неуклюже двинулась наверх, туда, где располагались квартиры прежних тюремщиков и где сейчас разместилась Джейн. На самом верху лестницы Винтер задержалась, чтобы перевести дух и хотя бы частично развеять хмель под зябким утренним ветерком, который задувал в бойницу.
Может, просто пойти спать, а Джейн отыскать утром? Винтер не была настолько пьяна, но выпитое вкупе с несколькими бессонными ночами и тоскливым одиночеством посреди всеобщего веселья привели ее на грань нервного срыва. Она боялась, едва увидев Джейн, попросту залиться слезами.
«Утром мне полегчает».
С минуту здравый смысл боролся с сентиментальностью, но в конце концов сентиментальность взяла верх. Винтер тряхнула головой, ощутив легкий приступ дурноты.
«Я только гляну, как она там. Джейн тоже всю ночь провела на ногах. Может, ей нужно с кем–то… поговорить».
Дверь в комнату Джейн оказалась едва приоткрыта, но изнутри не было слышно гула голосов. Совет явно уже удалился. «Черт, — осенило Винтер, — она, наверное, давно спит! Что ж, тогда просто загляну. Проверю, все ли в порядке».
Скрипнуло дерево, и она застыла у самого порога как вкопанная. Что–то тяжелое шаркнуло по полу — будто сдвинули кресло. Винтер напряженно вслушалась и за утихающим гулом праздничной, уже изрядно выбившейся из сил толпы различила иные звуки — легкие, почти невесомые. Частое дыхание, шорох ткани, едва слышный вздох.
«Джейн?»
Вот тут ей следовало остановиться. Чутье твердило, что надо развернуться и уйти прочь, туда, откуда пришла, списать все на причуды пьяного воображения. Она отбросила этот довод и шагнула вперед, поставила бутылку на пол, так осторожно, что та даже не звякнула. Щель между дверью и косяком была совсем рядом, и Винтер подалась к ней, едва смея дышать.
Чей–то судорожный вздох. Затем Джейн чуть слышно проговорила:
— Перестань.
— Столько дней… — пауза, — столько дней! Видеть тебя каждый день… — пауза, — каждую ночь и не сметь…
Это был голос Абби. Винтер наконец осмелилась заглянуть в щель. Она увидела Джейн: та сидела, опершись локтями, за большим столом совета. Копна ее рыжих волос растрепалась и слиплась от пота. Абби прильнула к ней, обвив руками талию. Губы ее покрывали кожу Джейн легкими поцелуями, поднимаясь от ключицы ко впадинке в основании шеи. Джейн запрокинула голову, точно зверь, подставляющий сильному врагу беззащитное горло. Пальцы ее судорожно вцепились в край стола.
— Я же говорила, — бессильно прошептала она. Нам нельзя быть вместе. Я не могу быть с тобой.
— Знаю, знаю… — Абби легонько поцеловала краешек ее губ, затем щеку. — Пускай только сегодня, хорошо? Только на одну ночь. Прошу тебя.
— Абби…
Позови стражу, если хочешь. Прикажи бросить меня в темницу.
Абби впилась жадным поцелуем в губы Джейн. Та мгновение сопротивлялась, но затем ее руки, соскользнув со стола, тесно обняли плечи подруги. Та нежно провела ладонями вверх по бокам Джейн, пальцы ее подхватили край блузы.
Джейн застонала, почти беззвучно, но Винтер этого уже не услышала. Оставив бутылку у двери, она быстрым неверным шагом шла прочь по коридору, и в глазах ее закипали непрошеные слезы.
Глава семнадцатая
Расиния
Решение Расинии пока остаться жить в своих прежних покоях в Башенке принца не вызвало ничьих возражений. Со временем, полагала она, кто–нибудь из рьяных поборников придворного этикета пожелает, чтобы она переселилась в королевские покои, но для этого прежде понадобится сменить там обстановку, а у дворцовых служащих сейчас и без того было дел невпроворот. С усилением беспорядков столько аристократов и их приближенных сочло за благо из предосторожности удалиться в провинцию, что Онлей лишился изрядного числа придворных. Оставшиеся сбивались с ног, управляясь с повседневной жизнью дворца, который внезапно стал чересчур велик для своих немногочисленных обитателей. Одно только приведение Онлея в траурный вид требовало усилий целой армии, а ведь еще нужно внести в табели рангов и должностей все изменения, вызванные массовым исходом придворной знати, привести в соответствие с ними расписание событий, порядок сервировки и размещения за обеденными столами и так далее и тому подобное.
Словом, Расинию не трогали, и ее это более чем устраивало. Сот непреклонно заявляла, что с тайными вылазками отныне покончено, однако она помнила: в крайнем случае башню по–прежнему можно покинуть — все тем же удобным, хотя и чертовски болезненным способом. К новым покоям неизбежно добавится батальон новой прислуги, со всеми сопутствующими осложнениями. Здесь же, в Башенке принца, железной рукой правила Сот, и порядок она установила чрезвычайно простой: когда Расиния находилась у себя, Сот встречала посетителей у наружной двери и ни под каким предлогом не впускала никого из слуг. Те, кто ведал уборкой и стиркой, давно уже приучились опрометью бросаться в комнаты, стоило только королеве покинуть свои покои.
Этим утром Сот, как обычно, накрыла стол для завтрака, прибавив к нему стопку утренних газет. По крайней мере, взойдя на трон, Расиния могла более открыто уделять внимание текущим событиям — ей больше не требовалось изображать пустоголовую принцессу.
Главной и единственной новостью была Революция, как газетчики уже окрестили происходящие события. С газетных страниц на Расинию взирал изображенный на гравюрах Дантон, в том числе довольно удачный его профиль в «Крикуне». Генеральные штаты, которым предстояло собраться сегодня, вызвали новый приступ неистового восторга. Относительно постоянный лагерь революционеров в Вендре и его окрестностях был окружен многолюдной толпой сочувствующих. Она то сокращалась, то росла, в зависимости от настроения публики. Сегодня, как сообщали газеты, толпа эта занимала почти весь Остров, за исключением небольшого просвета вокруг собора, что находился в руках жандармерии. Южный берег бурлил, и даже на Северном понемногу распространялись бунтарские настроения, исходившие из Университета и кварталов Дна.
Не все известия внушали радость. На Острове все трудней становилось добыть питьевую воду — вопреки стараниям торговцев, которые продавали ее по бешеным ценам, — так что многим из тысяч людей приходилось утолять жажду водой из реки. Следствием стала вспышка дизентерии; она поразила уже сотни человек и каждый день уносила по нескольку жизней. Одна из газет даже разместила карикатуру: на рисунке Расиния собственной персоной, при всех монарших регалиях, шествовала по мосту на Остров, а навстречу ей катилась вздыбленная волна поноса.
К этому бедствию прибавилось изрядное количество шлюх и грабителей, ведь тех всегда привлекают большие скопления народа, а после того, как прогнали жандармов, ничто не удерживало их от привычных уличных стычек. Впрочем, насколько могла судить Расиния, участники событий вели себя на удивление примерно, и общий тон
