золотой руки. Впрочем, он успел полоснуть клинком по ней, и металл заскрежетал, встретившись с металлом.
А другой клинок пробил-таки панцирь грудины и увяз внутри.
И третий вошел глубже, пусть даже человек, его державший, тотчас повалился на пол. Тело его сотрясали судороги.
Изо рта хлынула пена, смешанная с кровью.
Маска вырвала клинки.
Но из разверзстой раны вытекала кровь. Толчками. Она была темной, густой и отсвечивала золотом.
— Вы все…
— Все, — маг выступил из тени, чтобы тоже ударить.
Раскрытой ладонью.
Она коснулась обнаженной груди Императора, и раздался звон. Протяжный и глухой, он пронзил и людей, и камень, расползаясь по дворцу, будоража всех и вся. И рана, начавшая было затягиваться, треснула. От нее побежали крохотные нити, поползли, множась на глазах. А Маска закричала.
И крик её потонул в грохоте. Словно небо, очнувшись от многолетнего сна, дало понять, что живо.
И боги.
И сам мир.
— Уходи, — девочка поднялась на четвереньки, а затем, цепляясь за ноги мага, и вовсе встала. Она стояла, слегка покачиваясь, бледная, хрупкая, слишком живая, чтобы противостоять тому, что нависало над ней.
— Вы все… — маска обвела людей взглядом. — Вы все будете прокляты!
— Прости нас, — Верховный скрестил руки на груди. — Это моя вина.
— Небо вновь падет на землю! — грохочущий голос проникал до самых костей. — И божественное пламя очистит мир.
Маска покачнулась.
И осела грудой плоти. И стало вдруг тихо-тихо.
Застонал и накренился Верховный, взялся здоровой рукой за грудь, и был подхвачен магом.
— Не вздумайте! — сказал тот строго. — Вы нужны живым! Нам только приступа тут не хватало… и без того…
Девочка подошла к леопарду. Мертвый зверь был прекрасен, и она не удержалась, заплакала, тонко и звонко, горестно. А там, снаружи, ударили первые струи дождя.
***
На рассвете впереди показались серые башни замка. Ирграм привстал на стременах, вглядываясь в муть, сквозь которую они проступали.
Сердце кольнуло недоброе предчувствие. И он оглянулся на спутников своих. Те были мрачны, пропылены и сосредоточены. И только жрец крутил головой по сторонам, словно пытаясь что-то то ли разглядеть, то ли расслышать.
Что?
Дорога нырнула в лес, и замок скрылся. Он был обманчиво близок, но Ирграм давно уже усвоил, что ничему-то в этом мире нельзя верить. Все – иллюзия.
И близость замка в том числе.
В лесу было влажно и сумрачно. Тревога отступила. Ненадолго. И вспыхнула с новой силой уже после полудня. Ирграм стиснул зубы.
Предчувствие?
Интуиция никогда не была его сильной стороной. Скорее наоборот, порой он проявлял просто-таки поразительную слепоту. А здесь, с каждым шагом лошади, страх нарастал.
И не только у него.
Первым остановился старший из воинов. Он сполз с коня и согнулся, будто в приступе дурноты. Здесь, в полутьме леса, его кожа вдруг показалась неестественно белой. Бисеринами на ней выделялся пот. И Ирграм вдруг понял, что он сам покрылся испариной.
— Что это?
Первой мыслью было, что их отравили. Могло ведь такое произойти? Вполне. Но жрец покачал головой и кое-как сполз с седла.
— Госпожа близко, — просипел он, втягивая воздух. Жрец был бледен и лицо его перекроила судорога. — Госпожа… входит в силу.
Ирграм тоже спешился.
Он стоял, вцепившись в седло, понимая, что не способен сделать и шагу.
— Как мы… как… до замка…
Слабость накрывала волнами.
И не только его.
В какой-то момент в руке жреца появился нож. Кривой. С черным каменным клинком. Нинус шел, слегка покачиваясь. И Ирграм только мог, что следить за ним взглядом.
Вот он добрался до первого из воинов.
И клинок вошел в плоть.
Так удивительно легко. Запахло кровью. И запах этот дурманил, сводил с ума. Ирграм бы бросился к ней, темной, почти черной, истекающей толчками, но сил не было. Он только и мог, что смотреть.
Вот тело упало на влажные листья.
Заржали тревожно лошади, и рядом с человеком лег жеребец темной масти. Кровь животного имела другой запах, резкий, будоражащий.
Еще шаг.
Почему они не бегут? Почему не сопротивляются? Воин повернулся к жрецу и раздвинул полы кожаной куртки, чтобы удобнее было.
Почему?!
Ирграм не понимал. Только тяжесть накатывала. Волна за волной. И из глаз, кажется, полились слезы. Он не плакал целую вечность, а тут вот… собственное сердце вдруг показалось лишним. Этаким тяжелым окаменевшим комом, который сунули в его грудь, хотя он не просил о такой милости.
Да и милостью ли это было?
Ирграм не знал.
Стоял. Смотрел. Человек. Лошадь. И снова человек. Один за другим. И ни попытки защититься, напротив, он чуял их радость. Неестественную, безумную даже. Разве можно радоваться смерти?
Выходит, что так.
И когда остался последний из воинов, жрец убрал клинок.
— Хватит, — сказал он устало. И осел на грязные мхи. Обнял себя. Зажмурился. Так и сидел. Ирграм же заставил себя отлипнуть от конского бока. Все еще пахло кровью, но больше запах этот не вызывал противоестественного желания приникнуть к ранам. Напротив, оно сменилось отвращением. И к крови. И к себе. Вновь нахлынула дурнота.
И слабость.
Но страх исчез.
— Что это было? — выдавил Ирграм, стараясь не смотреть на тела. К ним уже слетались вездесущие мухи, спеша использовать раны.
— Госпожа нуждалась в помощи, — жрец устало опустился на землю и сдавил голову руками. Он сидел, слегка покачиваясь, молчаливый и в кои-то веки жалкий.
А над телами кружились мухи.
И подумалось, что если все так, то… если вдруг госпоже вновь понадобятся силы, что он будет делать? И кого принесет в жертву?
Вопрос вертелся на языке, однако озвучить его Ирграм не посмел.
Закрыл глаза.
И провалился в сон. А очнулся от пинка.
— Вставай, — единственный уцелевший воин выглядел злым и усталым. — Спешить надо.
Ирграм с трудом поднялся.
Огляделся.
Темно. И темнота эта кажется непроглядной. Запах крови все еще раздражает, но теперь она ощущается старой, тухлой. А тел не видно. И желания узнать, куда они делись, нет.
Зато есть чувство, что и вправду надо спешить.
Былой страх сменился непонятным, почти неподдающимся контролю желанием идти вперед. Куда? Туда, где все еще стоял на камнях замок.
— Госпожа зовет, — сказал жрец, забираясь на лошадь. — Ты ведь тоже слышишь?
Слышит?
Пожалуй, что так.
— И это хорошо, — и страх, и сомнения, и усталость ушли. Правда, было до крайности непросто разглядеть лицо в темноте, но голос звучал до крайности торжественно. — Госпожа почти обрела силу.
Ирграм молча взобрался в седло.
***
Верховный поднялся на вершину пирамиды.
Не сам.
Его несли. А он даже не мог понять, чьи руки стали опорой. Собственных
