51
Когда мне было лет типа шесть, я придумала игру: я искала в толпе скелет своей матери. Я выбирала один из них, решала, что это она, и таскалась за ним в поля лука-порея, смотреть, как скелеты бесконечно колют камень и просеивают мульчу. Я притворялась, что любой выбранный мной скелет знает, что я наблюдаю, и делает мне знаки. Например, три удара мотыгой с паузой после означали «привет», потому что это случалось недостаточно часто. Когда мне было семь, капитан все испортила, сказав мне, что моя мать пока еще не попала в систему. Труп выварили и пустили в ход, только когда мне исполнилось восемь.
Помнишь, когда мы были маленькими, я сказала тебе, чтобы ты прекратила меня задирать, потому что мои мама с папой могли оказаться, ну, важными людьми? Я вот помню. Ты заявила, что у меня нет доказательств, я ответила, что у тебя нет доказательств обратного, ты сказала, что это все равно не важно, а я сказала, что вполне себе важно, ты сказала, что я идиотка, и мы подрались. Тогда я спросила, что, если кто-то придет за мной и скажет: «Привет, я самый крутой чувак на свете, вот давно потерянное дитя, которое я без устали разыскивал, приказываю всем прекратить обращаться с ней, как с говном, а еще я убью всех, кто причинил ей боль, и начну с Крукса»? А ты ответила, что если кто-то и придет за мной, то ты заставишь родителей запереть меня в шкафу и сказать, что я умерла от разжижения мозга, хотя теперь я знаю, что такой болезни нет. Ну что, теперь ты чувствуешь себя глупо?
Ты тогда с ума сошла от злости. Ты сказала, что нет никакой разницы, кто мои родители, они все равно никчемные и не придут за мной.
Я любила сидеть у ниши, где похоронили маму, и докладывать ей обо всем. Что-то вроде: «Агламена говорит, что я научилась правильно ставить руки, когда блокирую удар снизу слева». Или: «Харрохак сегодня была страшной сукой» (это я повторяла регулярно). Или: «Теперь я могу сделать девяносто шесть скручиваний за две минуты». Обычная хрень, которую несут четырнадцатилетние. Отменная чушь.
Хуже было совсем в детстве. Я помню, как ты застала меня, когда я говорила ей, что люблю ее. Не помню, что ты тогда сказала, но помню, что я кинула тебя на землю. Я всегда была намного крупнее и сильнее. Я села на тебя сверху и душила тебя, пока у тебя глаза из орбит не полезли. Я говорила тебе, что моя мама наверняка любила меня гораздо сильнее, чем твоя – тебя. Ты так исцарапала мне лицо, что у тебя кровь по рукам текла. Почти вся кожа у тебя под ногтями осталась. Когда я тебя отпустила, ты даже встать не смогла. Отползла в сторону и тебя вырвало. Тебе было десять, Харроу? А мне одиннадцать?
Это в тот день ты решила, что хочешь умереть?
Помнишь, как долбаные пратетушки постоянно твердили, что страдания учат нас.
Если они были правы, Нонагесимус, сколько еще нам осталось до всеведения?
* * *
– А теперь мы подошли к сути дела, – сказала ликтор, которую ты звала Мерсиморн.
Она встала рядом с нами. Бог посмотрел на меня, на нее, потом на меня, прямо в глаза. Мы застыли на месте. Когда эти белые кольца света обратились на кого-то другого, кровь снова прилила к твоему мозгу. Когда они смотрели на меня, я побелела и затихла, стала немой, пустой и глупой.
Он посмотрел на нас и потер висок, как будто у него болела голова. Тяжело вздохнул:
– Глаза.
– Да-да, глаза, – сказала она. – Твой ребенок. Глаза Алекто.
Лицо его заледенело, губы поджались.
– Не смей звать ее…
– Алекто! Алекто! Алекто! – завизжала Мерсиморн. Другие ликторы вздрагивали, слыша это имя, как будто это была акустическая атака. – Джон, ты пытаешься со мной поссориться, чтобы не говорить о том, о чем хочу я. Но это не семейная ссора. Это глаза А. Л., господи. Прямо в твоем генетическом коде.
– Возможно несколько объяснений, – спокойно сказал бог.
– Да, – согласился Августин и затушил окурок в кружке из-под чая, – вполне возможно. Ты долгие годы объяснял нам все. Но некоторые из твоих объяснений… не выдерживали проверки. Дело в силе, которую я никак не мог осознать, понимаешь? Я выследил ее источник, Джон. Именно ты просил меня научиться этому. И чем дольше я смотрел на тебя, тем больше недочетов замечал.
– Выходит, это давно тебя беспокоит, – наконец сказал бог. – А. Л. смущала вас двоих сильнее всего. Если я такой уж лжец, почему я не солгал и о ней? Я рассказал вам правду о воскрешении Аннабель, и в конце концов вы ее за это убили.
– Господи, – официальным тоном ответил Августин. – Ты рассказал нам правду об Аннабель… об Алекто, потому что она тоже знала эту правду, а ты не мог ее контролировать. Даже две сотни лет спустя я не уверен, что она когда-либо лгала. Именно это так долго меня сдерживало. Как ты мог попросить Алекто из Первого дома солгать? Как ты смог убедить этого безумного монстра пойти на самый простой и крошечный обман?
– Не зови ее так.
– Монстра, Джон! – рявкнул Августин. – Она была чудовищем в человеческом обличье. Она была чудовищем уже на момент воскрешения, а ты сделал ее еще хуже.
Все замолчали. Воздух сделался немного прохладнее, но все равно оставался жарким и липким и пах потом. И каким-то душным парфюмом, сигаретами и страхом.
Через мгновение святой терпения сказал:
– Я поднял на тебя голос, приношу свои извинения.
– Ничего страшного, – тихо сказал бог.
Мерсиморн скрежетала зубами, издавая такой звук, как будто подшипники падали в огромную мясорубку. Потом она прекратила и задумчиво сказала:
– Понимаешь, мы все думали, что ты просто испытываешь сентиментальные чувства к этому ужасу. Она была чудовищем, мы ненавидели ее…
– Я – нет, – заметил Гидеон Нулевой.
– Заткнись, Гидеон. Господи, вы с ней прошли через первые дни, и это объясняло, почему ты не хочешь ее убивать. Тогда мы пришли к тебе и попросили тебя от нее избавиться. Мы сказали, что она слишком опасна… мы знали, что грядут Звери, и мы знали, что они идут и за ней. Она хотела, чтобы нас всех сожрали заживо.
Глаза Мерси подернулись дымкой, как будто она снова переживала этот разговор.
– Наконец ты уступил. Ты убил ее ради нас. Но мы не знаем, как ты это сделал.
– Аннабель Ли… была не из тех, кто умирает, – ответил император. – Правильнее будет сказать, что я ее отключил.
– Ты пришел к нам, и мы спросили, мертва ли она. Ты ответил, что мертва, насколько это возможно. Я помню, господи, что ты плакал.
– Да, я очень расстроился, – резонно сказал бог.
– Да уж! – заорала Мерси, как будто ждала этих слов. – Ты расстроился, но ты нас не винил. Ты сказал, что все понимаешь. Ты сказал, что поступил так, как будет лучше для твоих ликторов. Но ты хотел почтить ее память, поэтому ты выстроил для нее гробницу и отправил Анастасию охранять ее. Нам это казалось предельно логичным. А вот ты – нет.
