Книга Армагед-дом - Марина и Сергей Дяченко

По разогретой солнцем набережной шла, трогая плиты тяжелой палкой, медленная осторожная старуха.

Плиты были теплые. Резиновый наконечник палки, давно ставшей частью старухиного тела, трогал шероховатую поверхность, упирался в грубо шлифованный камень.

Плиты. Запах моря. Запах ветра. Время от времени старуха останавливалась, чтобы поглубже вдохнуть.

Через несколько метров должна обнаружится лестница, ведущая к берегу, – вот она. Старуха неторопливо развернулась. Ее тело было нелегким в управлении, почти таким же неповоротливым, как многотонный самосвал.

Подойдя вплотную к лестнице – дубовые, не подвластные гнили ступеньки, – она переложила палку из правой руки в левую. Освободившейся правой рукой взялась за перила. Отполированное тысячами ладоней, теплое волокнистое дерево. Твердые прожилки, мягкие бороздки, выпуклость срезанного сучка. Старуха улыбнулась. Она всегда улыбалась, касаясь этих перил.

И, осторожно переставляя ноги, неся палку на сгибе левого локтя, двинулась вниз. Третья сверху ступенька прогибалась под ее весом чуть больше прочих; предпоследняя, четырнадцатая, еле слышно скрипела.

Утомленная, будто после многочасового бега, старуха добралась до пляжа. Переложила палку из левой руки в правую, ступила на гальку. Ее дальнозоркие глаза давно не различали текст в газетах и книгах, зато прекрасно видели каждый камушек под ногами.

Камни только казались серыми. Среди них были белые, пятнистые, голубоватые, розовые, старуха слушала, как они поскрипывают под подошвами войлочных бот. Кое-где на камнях сохли принесенные штормом водоросли; иногда старуха останавливалась, чтобы зачем-то потрогать их кончиком палки.

Труднее всего было обогнуть скалу. Старуха шла по влажной гальке, рискуя упасть прямо в воду. Сползая с берега вслед за волной, камни ударялись друг о друга и тихо звенели.

Наконец скала осталась позади. Старуха отошла от береговой кромки и остановилась передохнуть. Прямо перед ней была естественная выемка, каменная комната, защищенная от посторонних взглядов, загороженная от ветра с трех сторон, открытая только морю.

На камнях виднелись полусмытые водой черные пятна кострищ. Старуха постояла, переводя дыхание, затем вынула из темной клеенчатой сумки детское шерстяное одеяло. Аккуратно, не торопясь, разложила его на плоском камне. Тяжело опираясь на палку, уселась и вытянула гудящие ноги. Перемена позы принесла опьяняющее ощущение мгновенного счастья.

Здесь, на берегу, ей особенно хорошо думалось. Настолько хорошо, что старуха верила: еще чуть-чуть – и она узнает ответ. Один-единственный ответ на множество мучающих ее вопросов.

Она затем и приходит сюда – спрашивать. Спрашивать себя, море, ветер, дальфинов…

Чтобы вернуть заскорузлым мыслям толику былой легкости, она начинает вспоминать всегда с одного дня. С одного и того же момента, когда обезумевшие стихии, изготовившиеся преподать человечеству очередной урок апокалипсиса, вдруг смирились и отступили от задуманного.

Впервые за тысячу лет Ворота не открылись. Их не засекла ни одна служба ГО – их просто не было…

Но и апокалипсиса не было тоже.

Вулканы, уже начинавшие извержение, заткнули глотки и поперхнулись собственной лавой.

Земная кора, уже вздыбившаяся перед очередным катаклизмом, замерла и успокоилась.

Гигантские волны смирно улеглись обратно в океан, метеоритные дожди так и не достигли земной поверхности, глефы вернулись в море, клубы ядовитого газа рассеялись на безопасной для человечества высоте.

И человечество пришло в ужас. И долго топталось в ожидании Ворот, а не дождавшись ни смерти, ни спасения, тихонько вернулось в свои почти не пострадавшие города.

То были годы растерянности и смуты, не знали, отсчитывать ли начало нового цикла и рожать ли детей. В конце концов природа взяла свое, и в родильных домах запищали первые младенцы. Новый цикл – новая жизнь; вот уже семнадцатый год на пороге, и никто не знает, чего ждать от нового апокалипсиса…

Старуха, глядящая на море, верит, что апокалипсиса не будет вовсе.

Более того, иногда ей кажется, что она знает это.

Наверняка. Апокалипсиса не будет – никогда больше. Почему, спрашивает она, глядя прямо перед собой дальнозоркими слезящимися глазами. Почему?!

Возможно, тогда – в эвакуационном автобусе, в истерике – ее посетил бред.

Ей привиделся створ погибших Ворот. Море, зеленоватый свет и невесомость, спешат к поверхности радужные пузыри… Ей показалось, что протянутые в пустоту руки наталкиваются на золотую паутину. Все ее силы, все ее желания переплавились тогда в ярость, в одно-единственное желание – разорвать, прорваться, пробить… Тогда ажурная сетка лопнула, и на дальней грани бреда – если это был бред – обнаружилось чужое присутствие. Будто внезапно раскрывшийся глаз. Потрясение было настолько сильным, что она почти сразу же соскользнула в темноту… Старуха вздыхает. Поднимает глаза к низкому небу. Почему? – беспомощно спрашивают ввалившиеся губы. Возможно ли, что поступок ее сына, экзальтированного мальчика… Что поступок сопляка, отказавшегося от привилегий эвакуации, детский в общем-то поступок, пошатнул основы мироздания? Возможно ли, что рожденный яростью зов ее был услышан? Кем?! Нет, говорит себе старуха. И сама же переспрашивает недоверчиво: нет? А может быть, это случайность? Слепое совпадение, и зря она ломает себе голову, и зря задает, как дятел, одни и те же вопросы? Может быть, где-то далеко, совсем в другом месте и совсем другие силы решили за нее – и за человечество – весь этот кроссворд?

…Тем не менее апокалипсис отменен и намордник с человечества снят, мир спущен с поводка. Старуха знает, что не доживет до времени, когда человечество окончательно осознает свободу. Она знает это и не огорчается.

Она устала.

А сегодня она устала особенно. И возможно, ей не следовало идти на берег, после того как несколько часов пришлось провести на ногах не присаживаясь. Она была на кладбище: могила ее сына, врача Андрея Сотова, была уже кем-то убрана, и кто-то оставил на ней букет увядающих тюльпанов.

Андрей Андреевич Сотов погиб в возрасте тридцати трех лет; врач «скорой помощи», он всего несколько тревожных месяцев успел побыть военным врачом. Короткая война началась внезапно – и так же внезапно закончилась…

Старуха прикрыла глаза. Мгновенная тень, черный вертолет, проносящийся по дну ее памяти. В том ущелье людей расстреливали с вертолетов, как когда-то расстреливали глеф. Ее не было там, но ей казалось, что она помнит – темный силуэт, закрывающий солнце, рев моторов и пулеметные очереди, пыль…

Тишина. Звук набегающих волн.

На вершине скалы обнаружилась компания подростков. Вероятно, мальчишки имели виды на занятое старухой место, потому что голоса их звучали недовольно. Старухин слух не позволял разобрать отдельных слов; плеск волн она слышала отчетливо, и крики чаек, и шелест ветра, но человеческие слова смазывались, не задерживались в сознании. Вот голоса мальчишек стали особенно звонкими и угрожающими, и кто-то даже бросил камень, упавший в двух метрах от неподвижной старухи, потом возмущение разом стихло, мальчишки обменялись репликами на полтона ниже и ушли, признав за старухой ее право на удобство камней и скал, на море, на одиночество.