Эмбер смутилась.
— Прости меня. — Она снова потянула мать за собой. — Пойдем наверх, поговорим.
Они устроились на террасе за ротанговым столиком. Им принесли заказанные булочки, кофе и два фруктовых салата, но ни Фей, ни Эмбер почти не притронулись к еде, захваченные разговором.
Фей слушала, лишь изредка задавая вопросы, а из Эмбер информация сыпалась, словно спелые горошины из стручков. Она описывала ужасные отели, в которых ей довелось ночевать, мучения в машине без кондиционера, грязь, нищету и голод, а затем удивительные вещи, случившиеся с группой в Лос-Анджелесе. Единственным, о чем не упомянула Эмбер, была глубокая пропасть, которая пролегла между ней и Карлом. Для подобных признаний она была слишком гордой.
— Это чудесный отель, — сказала Фей, оглядев красивый дворик внизу и отметив легкие шелковые занавески на окне. После жутких гостиниц, в которых довелось останавливаться ее дочери, эта казалась просто раем. — Ты не представляешь, как я переживала. Мое воображение проигрывало тысячи различных сценариев, один другого кошмарнее. Я постоянно вспоминала… — Фей запнулась, но продолжала: — все те гадости, которые прошла сама, когда была в твоем возрасте.
Эмбер с любопытством смотрела на мать. Разговор принимал необычный поворот.
Фей заметила невысказанный вопрос в глазах дочери. Эмбер выглядела свежей, загоревшей и очень самостоятельной. Она здорово повзрослела за последние недели. Возможно, для признаний было поздновато, но Фей давно приняла решение раскрыть дочери свой секрет.
С того самого дня, как Грейс нашла информацию о местоположении «Цереры», Фей прикидывала, какими именно словами должна предварить свой рассказ. Она надеялась, что разговор пройдет в более романтичной обстановке: не за изящным столиком отеля, а, например, на берегу моря, когда она и дочь будут брести босиком по песку. Рядом с бесконечностью океана никакая исповедь не покажется страшной и мучительной.
Но теперь, глядя на синеву бассейна внизу и на прекрасные тела отдыхающих в белых и пестрых купальниках, Фей поняла, что обстановка не имеет значения. Важно лишь желание высказаться и искренность.
— Для начала я хочу извиниться перед тобой, — начала она, чем удивила Эмбер. — Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы тащить тебя домой.
— А для чего же ты здесь?
— Ты уже слишком взрослая, чтобы мне что-либо решать за тебя. Ты сказала перед отъездом, что имеешь право выбора. Я согласна с этим. Слишком долго я относилась к тебе как к ребенку. Я увлеклась ролью наседки и упустила момент, когда мой птенец вырос. Теперь мне ясно, что ты не могла уйти постепенно, в нашем случае единственным верным выбором было обрубить все концы одним ударом. Помнишь, что я сказала, когда ты уходила?
— Многое было сказано, — вздохнула Эмбер, которую переполняло чувство вины.
— Я сказала, что ходила этим путем. Но ты не поверила мне.
Эмбер неоднократно вспоминала это заявление матери, но со временем убедила себя, что это был обычный блеф, призванный удержать ее от побега.
— Я лгала о твоем отце, — выпалила Фей. — Мы не были влюблены до безумия, и он не погиб в аварии. Это был просто парень из клуба, с которым я встречалась в самый дикий период моей молодости. Мне было стыдно рассказать тебе об этом.
Эмбер смотрела во все глаза. Ее рука застыла на чашке с кофе.
— Прости, дорогая. Понимаю, такое нелегко принять после восемнадцати лет обмана. Я должна была рассказать раньше, но не могла решиться. С каждым годом страх только возрастал, поэтому я молчала.
— Чего же ты боялась? — выдавила Эмбер.
— Что ты возненавидишь меня.
— Я бы никогда тебя не возненавидела, — произнесла Эмбер.
— Как можно предсказать чужую реакцию на подобное откровение? Я лгала тебе о твоем отце, о твоем рождении, о своей жизни до твоего рождения… — Фей осеклась. Выходило, что она лгала дочери обо всем. Это было отвратительно. — Я хотела, чтобы ты выросла смелой и была честной с собой и близкими, а сама лгала на каждом шагу. Получается, я вырастила тебя во лжи. Боже, я себя ненавижу!
— Как именно все было? — спросила Эмбер.
Фей сделала глоток из маленькой чашечки, хотя совершенно не хотела кофе.
Эмбер сидела напротив и слушала невероятную историю, которую рассказывала мать. То есть история была довольно банальной, хотя и грустной, но тот факт, что это была история жизни Фей Рид, делала ее невероятной. Словно речь шла о какой-то другой женщине.
— Я совершенно не уважала себя, не ценила свою жизнь, — объясняла Фей. — Болталась с шайкой бездельников и позволяла вовлекать себя во всяческие авантюры, которые могли встать мне слишком дорого. Я делала то же самое, что и окружающие люди, ни разу не попытавшись понять, нужно ли мне так поступать или нет. Я хотела влиться в тусовку, а когда влилась, не заметила, как потеряла себя. Если мне предлагали выпивку, я послушно принимала ее и брала следующий стакан. Я делала то же, что и все. Вот почему я старалась тебя удержать от подражания толпе. — Фей сухо сглотнула и подняла взволнованные глаза, которые до этого смотрели в чашку. — Ты шокирована?
— Нет. — Это была ложь. Эмбер никогда в жизни не бывала так потрясена чьими-то словами. Как будто ее мать больше и не была ее матерью, а превратилась в совершенно незнакомое существо. Внешне она осталась прежней: забранные в пучок волосы, скромная кофточка с крохотным вырезом, капля бесцветного блеска на губах, — но это уже была не Фей Рид, которую так хорошо знала Эмбер. У этой новой Фей были иные глаза, сверкающие, живые, и это полностью меняло все лицо.
— Мне трудно представить, что ты могла быть чьей-то игрушкой, — сдавленно пробормотала Эмбер. — Что ты жила без цели…
— Я была не просто игрушкой. Я позволяла обращаться с собой как с тряпкой. Об меня вытирали ноги, Эмбер! И теперь мне стыдно и гадко вспоминать о своих унижениях. Я жила как растение, а считала себя исключительной личностью. Господи, какой стыд!
Эмбер старалась не выдать того потрясения, которое перенесла. Всю жизнь она считала мать образцом консерватизма и строгости, даже не задумываясь над тем, что консерватизм и строгость могли быть следствием горького жизненного урока.
— Я молчала о своем прошлом, потому что боялась твоего осуждения. Я боялась, что ты станешь презирать меня или, еще хуже, пойдешь моей дорогой. Поэтому я создала новую себя, недоступную, уверенную в себе, холодную. Я надеялась, что ты станешь такой же и это защитит тебя от горя. Прости, Эмбер. — Фей начала плакать. — Прости, что лгала. Прости, что теперь открываю правду, разрушая тем самым иллюзию о любящем отце и идеальной матери…
Эмбер становилось все сложнее держать себя в руках. Слезы матери — это было уже слишком.
— Он знает обо мне? — оборвала она поток горьких слов Фей.
— Нет. — Теперь она могла рассказать всю правду, без прикрас. — Вскоре после твоего рождения я пришла к нему, хотела вас познакомить. Но он почти ничего не соображал, настолько был не в себе. Твой отец подсел на серьезные наркотики, на героин. Короче, я ушла и больше не возвращалась. Я поняла, что хочу для тебя иной судьбы.
