Россхаупт лаконично сообщила о случившемся, показала брюки, которые, войдя, швырнула на стол, и повторила, что налицо явная подготовка к побегу и что кюхеншеф, во-первых, не был достаточно бдителен, чтобы самому заметить это, и, во-вторых, отказался задать девушке заслуженную норку. Уже этого достаточно, чтобы немедленно отстранить его от должности и завести дисциплинарное дело. Но еще останется вопрос, в какой степени он был заодно с этой девкой. Для большей выразительности Россхаупт употребила двусмысленное выражение «unter einer Decke stecken»[34], и Копиц злорадно хихикнул.
Здоровая щека Лейтхольда покраснела, он, словно защищаясь, прикрыл грудь руками.
— Категорически отвергаю подобное подозрение, — запинаясь, произнес он.
— Вот еще! — прервала его Россхаупт. — Как это вы могли не знать о брюках? Да ведь она носила их только ради вас, чтобы еще больше вам нравиться! Где она их примеряла? Не в вашей ли комнатке?
Лейтхольд уже не мог защищаться, такая порция яду сразила его, он умоляюще поглядел на Копица, прося помощи.
Рапортфюрер заговорил. Не стоит заходить слишком далеко, решил он про себя. Дурачок Лейтхольд знает кое-что о наших комбинациях с провизией, ведь прежде, чем сказать решительное «нет» насчет тысячи трехсот рационов, он несколько раз сказал «да». Такие дела должны остаться в тайне, а Лейтхольд, конечно, не сумел бы молчать на энергичном гестаповском допросе…
И Копиц сказал учтиво:
— Не волнуйтесь, фрау надзирательница… Руди, что же ты не предложишь стул фрау, видишь ведь, что она утомлена…
Россхаупт нетерпеливо качнула головой, но все же села и не прерывала Копица.
— Вопрос ясен, милая фрау Россхаупт, все будет так, как вы желаете, Копиц церемонно поклонился; щука не могла не ответить кивком. — Все дело только в том, чтобы надлежащим образом покончить с этой неприятной историей. Вы, очевидно, заметили, что я велел поставить виселицу на апельплаце: у нас тут есть один старый случай, который мы ликвидируем завтра утром. Нет ничего проще, чем заодно повесить и Юлишку.
— Э, нет, — сказала щука и противно засмеялась. — Она моя. Она мне еще кое-что расскажет, может быть и о своих шашнях с Лейтхольдом…
Копиц сделал успокоительный жест.
— Согласен. Хотите взять ее с собой, пожалуйста, берите! Остается вопрос о Лейтхольде; о том, что он неважный работник, мы знаем давно. Вы сами слышали, как он говорил об уходе со службы. Я поддержу его ходатайство, — Копиц бросил быстрый взгляд на Лейтхольда — понял ли тот, что у рапортфюрера все козыри на руках, — потом повернулся к надзирательнице и продолжал: — Вопрос же о том, следует ли привлекать Лейтхольда к ответственности за его связь с заключенной, я предоставляю вашему усмотрению. Вот его бумаги… Руди, подай-ка мне папку эсэс… из них явствует, что герр кюхеншеф почти полный инвалид. Его с трудом подремонтировали в госпитале, — рапортфюрер наклонился над столом и доверительно улыбнулся Россхауптихе. — Медицинские эксперты, вероятно, очень удивятся, если мы вздумаем утверждать, что он… ну, в общем, что он стал у нас таким уж донжуаном.
Щука, видимо, клюнула. Презрение к слабым мужчинам было ее коньком. Она уничтожающе взглянула на Лейтхольда, который все еще торчал, как кол в заборе. Одна половина его лица была бледной, другая красной, а незрячий глаз уставился на портрет Гитлера.
Надзирательница вздохнула.
— Хорош эсэсовец! — с отвращением сказала она. — Видимо, вы правы. Признать это ничтожество нормальным, значило бы опорочить весь эсэс. Хорошо, я подумаю.
У дверей постучали, и конвойный доложил, что писарь явился по приказу фрау надзирательницы.
Россхаупт махнула рукой.
— Он привел портного, который шил эти брюки. Я хотела бы немного порасспросить его.
— О, пожалуйста! — снова поклонился Копиц и велел впустить писаря.
Но писарь вошел один.
— Разрешите доложить, — прохрипел он, вытянувшись в струнку, — что означенного заключенного сейчас нет в лагере. Я точно выяснил, что он утром отбыл на внешние работы к фирме Молль.
— Не врешь?
— Никак нет, фрау надзирательница.
Копиц встал и, наклонившись к Россхаупт, доверительно шепнул ей.
— Писарь — надежный человек. Немец и зеленый, как видите.
— Ладно. Отошлите его. — И когда Эрих ушел, она выпрямилась и быстро сообщила свое решение. — Мы сделаем вот так. Наказание портного я предоставляю вам, а эту девку увезу сама. Как вам известно, я добиваюсь того, чтобы и остальные женщины как можно скорее были переведены отсюда. Вы, по-видимому, знаете, что ваш лагерь вскоре будет преобразован в лазарет. Вам сократят штат, так что нетрудно будет избавиться и от Лейтхольда. Пока что пусть продолжает служить, а вы за ним хорошенько приглядывайте, чтобы не выкидывал никаких штучек. Подам я на него рапорт или не подам, будет зависеть от показаний этой девки. Я ее, кстати, велю освидетельствовать, не беременна ли. Если да, то придется казнить и отца этого ребенка. Согласны?
Копиц ответил не сразу. Из всего, что она сказала, он уразумел лишь одно: его лагерь вскоре будет превращен в лазарет. Так ли это? Щука болтается по всей округе, видимо, она знает больше, чем он, рапортфюрер, который вечно торчит у себя в «Геглинге 3» и обо всем узнает последним. Но Копицу не хотелось признаваться в этом, и он сказал немного смущенно:
— Я согласен, фрау надзирательница. Как вам угодно.
Она поблагодарила и даже подала руку ему и Дейбелю, а на Лейтхольда прикрикнула: «Дайте ключ от кухни!»
Через несколько минут она уже вела к машине плачущую Юлишку. Та шла, понурив голову, поддерживая руками мешок, обернутый вокруг бедер, и тяжело волоча деревянные башмаки.
9.
Вечером, после возвращения команд с работы, лагерь был взволнован, как никогда. Первое, что каждый увидел, входя в ворота, была виселица. Она высилась посреди апельплаца, и какой-то часовой шутки ради направил на нее луч рефлектора. Такое зрелище заставило всех умолкнуть.
Обычно при виде какого-нибудь новшества в лагере среди заключенных начинались догадки: «К хорошему это или к плохому?» Но сейчас гадать не приходилось. Веревка с петлей, обернутая вокруг столба, могла означать только плохое. Правда, в лагере люди легко умирали и без виселицы — казни бывали очень редко, — и все же узников угнетала мысль о том, что вдруг, ни с того ни с сего, здесь поставлен эшафот. Для кого же? И если начнется расправа, ограничится ли она одним человеком? Где же обещания, что «Гиглинг 3» будет рабочим лагерем, без побоев, карцеров и казней?
Потом последовала другая сенсация. Пронесся слух, что у ворот стоял писарь Эрих и допытывался у капо, вернулся ли в лагерь Ярда из четырнадцатого барака. Ярду никто не знал, и наконец лишь голландец Дерек вспомнил:
