Книга Секретные поручения - Данил Корецкий

Квартира была залита дерьмом выше плинтусов, так что опергруппе пришлось расположиться на лестничной площадке и выставить посты выше и ниже этажом. Труп Бориса Заметалина лежал здесь же, обсыхал. Метла распух неимоверно, стянутая узлом удавка скрылась под складками кожи, свитер и рубашка лопнули, обнажив огромный синий живот.

Капитан, в респираторе и толстых резиновых чунях, какими пользуются шлифовальщики мозаичных полов, ходил по квартире, осматривал комнаты, шкафы и столы. Заметив Дениса, он оживился:

— А я уже думал, мне одному здесь плавать… Давай, прокуратура, обувайся в скафандр.

Денис взял у сержантов чуни и маску, вошел в квартиру. Респиратор помогал мало, сразу потянуло на рвоту.

— Жвачки хочешь? — голос капитана глухо звучал из-под маски. — У меня мятная.

Позыв усилился.

Денис покачал головой: спасибо, не надо. Он прошел в гостиную, где окно по диагонали перечеркивал сорванный карниз; здесь же, в коричневатой склизкой луже, валялись подушка и одеяло из спальни. Стекло в серванте разбито, на обоях под выключателем темные потеки — возможно, кровь. На кухне также царил разгром, кое-какая посуда переколочена, холодильник завалился набок и упирается в обеденный стол. Следы борьбы налицо: значит, убийство. Денис обратил внимание и на то, что раковина доверху наполнена грязными, местами заплесневевшими тарелками, плита залита горелым маслом, на ней стоит кастрюля с присохшей картофелиной, сваренной в мундире. Типичный холостяцкий натюрморт. Значит, это и есть то место, где Метла скрывался последние дни?

Денис подошел к окну. Там, через двор, огороженный жидкой стеной тополей и верб, стоял дом Валерии. Можно даже увидеть окно ее гостиной, плотно зашторенное занавесками. Совсем рядом, подумал Денис. Так близко. И Метла тоже мог видеть ее окно и встречать Валерию на улице. И если встречал, то просто не мог не обратить на нее внимания — Денис был в этом уверен.

Тууу. Тууу.

«Забудь номер моего телефона и квартиры». Именно так она сказала. Почему же так долго не поднимала трубку?

«У меня другой мужчина». Какая-то совсем не свойственная ей фраза. Идиотская фраза. Другой мужчина. Денис — тот, а этот — другой. Наверное, с бородой и фиксами. Тот, другой, третий… Так говорят девицы в «Интуристе», Валерия не похожа на них.

И окна плотно зашторены.

Может, ее просто нет дома? Они разговаривали полчаса назад, Валерия могла уйти.

Куда? Она ведь больна. По крайней мере, так она сказала в школе. Соврала? Зачем?

Потому что у нее — другой мужчина? «Забудь номер моей квартиры»…

— Так что делать будем, прокуратура? — громко поинтересовался капитан. — Вот тут труба в пакете. С одной стороны кровь, с другой пальцы. Эксперты сказали, что пальцы Курлова. Похоже, подтверждается про Есипенко: его как раз трубой и разворотили. Если кровь совпадет, то других доказательств и не надо…

— Понятые есть? — спросил Денис, отворачиваясь от окна.

— Ждут на площадке, свежим воздухом дышат.

— Тогда давайте начинать.

* * *

Из ненаписанной книги «С. Курлов. ЗАПИСКИ СЕКСОТА»

В конце концов даже мне стало ясно, кто это звонит. Пидор клетчатый трубил по телефону каждые десять минут — соскучился, наверное. Исстрадался. Усох.

Валерия сидела на полу в полосатой тенниске и голубых «рэнглерах», смотрела телевизор, на голове — тюрбан из полотенца. Она недавно приняла душ, вначале вроде стеснялась, а потом поняла, что это глупо. Я ей еще и спинку помыл…

Потом смотрел, как она одевается. Она тоже любит закрытый фасон, черные трусы и лифчики, как и Светка Бернадская — странноватый такой полудетский фасон. Ничего, думаю, ей идет, наверное, да и что ей может не идти, спрашивается?

И вот она сидела в тюрбане, смотрела какой-то забавный мультик и делала вид, что ничего не слышит. Я видел, как она старается. А он трубил и трубил, гнус этот.

Каждые десять минут. Я давно бы отключил телефон, сам не знаю, почему до сих пор не сделал этого. А может, и знаю. Просто никогда раньше не думал, что такие дела могут доставить мне удовольствие.

Он трубит, а она делает вид, что не слышит. Почему, спрашивается? Потому что я вошел в ее жизнь и сижу рядом. Если захочу, она вообще пошлет его подальше.

«Петровский, ты гнус, пошел ты на…» Я не собираюсь бросать ее после того, что было. Ясный перец! Но мне надо раскрутиться, выскочить из того беличьего колеса, в которое меня загнали обстоятельства. Да нет, не обстоятельства… Агеев и Петровский — вот как зовут эти «обстоятельства»!

Из-за Агеева я замочил Дрына. И этого бомжа. И к «дури» пристрастился из-за него. А сижу здесь из-за Петровского, потому что он крутит мое дело и в любой момент может спустить на меня ментов. Скажет: «Фас!» — и сотни их, в форме и в штатском, бросятся по моим следам. Где можно от них спрятаться? Только здесь.

Потому я здесь и сижу. И мне сейчас хорошо, честно. Хорошо оттого, что два или три дня назад, когда я смотрел в чердачное окно и мечтал, чтобы Валерия вышла из подъезда, только чтобы увидеть ее, ничего больше — в это время они с Петровским, возможно, вместе мылись под душем, целовались там, и он дотрагивался до нее, этот скот; а сейчас я сижу рядом с ней в гостиной, вижу тюрбан из полотенца на ее голове, вижу розовые пятки и маленькие пальцы на ее ногах — а Петровский ни хрена не видит, он трубит и не может дотрубиться, потому что я не разрешаю ей поднимать трубку.

Теперь она моя. Она уже изменила ему со мной. Изменила телом и не один раз, изменяет душой при каждом его трубном зове, на который она не откликается. Это совсем немного, но я за многим и не гонюсь.

— Наверное, замкнуло у парня, — говорю.

— У кого?

Даже голову не повернула от телевизора.

— У Петровского. Эти сексоты, они все такие: если им чего-то захочется, так не успокоятся, пока провода на станции не перегорят.

Сидит, смотрит. Долго молчала, но потом не выдержала.

— Кто такие сексоты? — спрашивает. — На что ты все время намекаешь?

— Ну, дорогая… Я не намекаю. Я прямо говорю: твой Петровский — подлый стукач.

Не смотри, что он худой и скромный, он еще четыре года назад пас девчонок в «Интуристе», этих жаб, которые с турками и пакистанцами крутятся. Он улыбался им, угощал токайским, затем снимал, раскладывал, скальпировал, выворачивал наизнанку, проверял на верность Отчизне. А потом сдавал в Комитет. Он мою однокурсницу, Цигулеву, тоже сдал — хоть она и стерва была порядочная. Дрянь, одним словом, каких мало. Но Петровский к ней домой приходил с цветами, скромно переминался с ноги на ногу, пузыри носом пускал. Он такой.