Гвардейцы рано разбудили его, бросив в камеру ломоть черствого хлеба, который он швырнул им назад. Около часа он ходил взад-вперед, пытаясь собраться с мыслями. Вернулись гвардейцы, связали ему руки за спиной кожаным ремнем и вывели его из камеры.
— Может быть, мне дадут чистую одежду? — сказал Родри. — Я провонял этой соломой.
— Его милость велел привести тебя немедленно.
«Конечно, — подумал про себя Родри, — это ему доставит особое удовольствие, когда я — грязный и вонючий — буду стоять на коленях у его ног». Они шли через зал, и люди смотрели на него с жалостью, которая была хуже, чем презрение.
В комнате сидел Райс, возле него — жрецы, в стороне от них — писец. Толпа свидетелей раздвинулась, пропустив прибывших. Когда они подошли к столу, один из гвардейцев толкнул Родри в спину, заставив его встать на колени.
— На нас легла серьезная ответственность, — произнес Райс. — Этот человек посмел поднять меч на гвербрета в его собственном доме.
— Это оскорбление — и оно наказывается повешением, — сказал жрец.
Процесс приостановился — писец фиксировал сказанное на бумаге. Родри посмотрел вокруг и заметил Джилл, одиноко стоявшую со скрещенными на груди руками. То, что она видела сейчас его унижение, было последней каплей, переполнившей чашу.
— Таков закон, — сказал Райс. — Но я рассчитываю увидеть твое раскаяние. Я согласен, брат, что допустил по отношению к тебе обидные и оскорбительные слова. Признаюсь в этом публично. Но тем не менее наказание за твой проступок — смерть.
Жрец встал и начал читать слова закона:
— Ни один человек не может поднять руку на гвербрета. Почему? Потому что гвербрет — единое целое с самим законом, и противно закону кровопролитие в его зале. Почему? Потому что лорд не вынесет справедливый приговор, если будет существовать угроза отмщения ему мечом.
Жрец снова сел.
— Я должен внести некоторые изменения, — взял слово Райс. — Если ты на коленях попросишь моего прощения, то можешь его получить.
Рванувшись всем телом, Родри вскочил на ноги.
— Этого не будет! — рявкнул он. — Пусть меня лучше повесят.
В толпе послышался приглушенный ропот. Родри даже показалось, что Джилл что-то выкрикнула, призывая опуститься на колени, — но Родри стоял прямо, пристально глядя на Райса.
— Я дам тебе еще один шанс, — сказал Райс. — На колени!
— Нет!
— Последний шанс. Проси прощения!
— Я сказал — нет!
Рот Райса искривился в кровожадной улыбке. Родри отказался подчиниться. Похоже было, что на этот раз он смотрел на повешение как на избавление.
— Ты не оставил мне никакого выбора. Придется повесить тебя, — хладнокровно произнес Райс.
Каллин вышел из толпы и опустился на колени перед гвербретом:
— Ваша милость! Прошлой ночью вы поклялись на мече, что сохраните жизнь моему господину.
У Райса перехватило дыхание. Лицо Каллина было таким решительным, что те, кто знал его, могли догадаться: он готов ко всему и запасся оружием для такого случая. Райс сознавал это не хуже других, судя по тому, как он кивнул головой, глядя на Каллина, с выражением близким к ненависти.
— Совершенно верно, — произнес Райс. — И Майлвад никогда не нарушает своей клятвы, капитан. Таким образом, я заменяю твоему господину приговор о повешении на ссылку. — Он повернулся к Родри. — Отныне ты будешь изгнан с моих земель, с земель всех людей, верных мне, ты лишаешься всех званий и должности, всех земель и владений, кроме одного коня, одного клинка, двух серебряных монет и одежды, которую носят простолюдины. Никогда не называй себя Майлвадом, потому что глава твоего клана исключил тебя из него.
Гвардейцы освободили Родри, развязав ему руки. В зале для судебных заседаний стояла абсолютная тишина, затем Ловиан зарыдала, разорвав нависшую тишину. Свидетели начали перешептываться, потом заговорили вслух, и толпа так расшумелась, что Райс вскочил на ноги и призвал всех к молчанию.
— Хочешь ли ты сказать что-нибудь по поводу приговора? — спросил Райс, — вероятно, только потому, что закон предписывал это.
— Да, хочу, — сказал Родри. — Ты наконец получил то, чего так долго добивался, верно? Ты будешь получать налоги, которые собирает тирин со своих подданных, когда мать умрет. Я надеюсь, ты с пользой истратишь каждую проклятую монету, брат. Может быть, ты подавишься ими.
Лицо Райса стало багровым. Если бы между ними не было стола, он бросился бы на брата, но Родри запрокинул голову и захохотал.
— Когда-нибудь барды споют об этом, — сказал Родри. — О гвербрете, который был до того жадным к серебру, что чуть не лишил своего брата жизни.
Жрецы вскочили со стульев, схватили Райса за руки и удержали на месте.
— Закончим на этом, — прорычал Райс. — Еще до заката ты покинешь мои земли. Тебе лучше всего ехать на восток, и советую поторопиться.
Каллин оставил Ловиан в женским окружении и побежал за Родри. Гвардейцы довели изгнанника до ворот крепости и швырнули спиной к каменной стене, велев оставаться там до тех пор, пока они не приведут ему коня.
Внешне Родри был спокоен, однако взгляд выдавал его с головой: потрясение еще не прошло.
— Мои благодарности и мои извинения, капитан, — проговорил Родри. — Но я проклял бы себя, если бы опустился перед ним на колени.
— Я понимаю, господин.
— Никогда больше не называй меня господином.
— Постараюсь, Родри.
Родри едва заметно улыбнулся. Каллин не удивился бы, если бы увидел, что Родри плачет, и не стал бы стыдить его за это.
— Теперь послушай, мальчик, — сказал Каллин. — Примерно в десяти милях от Абернауса есть деревня, а в ней таверна «Серый козел». Езжай туда, скажи ее владельцу, что ты мой знакомый, и пока оставайся там. Я пришлю к тебе парней с одеялами и прочей ерундой, и немного денег, если смогу их раздобыть.
— Если Райс узнает, то убьет тебя за это.
— Он не узнает. Я помог ему уже однажды, почему бы и теперь не помочь?
Родри попытался улыбнуться в ответ на добрую шутку, но на это было больно смотреть.
— Постарайся сосредоточиться, мальчик, — сказал Каллин. — У нас мало времени. Что ты собираешься делать?
— Ехать к одному из соперников Райса и просить у него убежища?
— Я лучше умру с голоду.
— И я так думаю. Тогда я дам тебе свой серебряный кинжал. Если кто-нибудь спросит, почему у тебя моя эмблема, скажи, что я взял тебя в отряд.
Родри уставился на него, потрясенный, и не мог произнести ни слова, затем отрицательно покачал головой.
