Резонно спросить, что жду я от своих странствий? Ничего? Или всего сразу? Может быть, я, как папенька, повстречаю здесь новую любовь. Взберусь на Северные хребты, перед которыми, говорят, Альпы — жалкие карлики. Побываю в эротических храмах и у могилы Иисуса. Открою сердце и разум всему неизведанному.
Надеюсь, что Индия встретит меня добром и миром, так что однажды где-нибудь под раскидистой кроной дряхлого дерева соберутся к вечеру в кружок почтенные мыслители — то бишь восточные мудрецы — и с увлечением предадутся беседе с убеленным сединами стариком, вельможным гостем из далекой Флоренции.
В день 16-й сентября, лета 1500-го, из Калькутты, любящая тебя мама,
Катерина.
Оставшись одна в спальных покоях, она присела на стул с высокой спинкой, напоминающий трон, и глубоко вздохнула. Веки ей тяготила не сонная усталость, а тоска. Бьянка, императрица Священной Римской империи, сегодня в особенности не ощущала в себе ничего священного, римского или имперского. Камеристок она услала с глаз долой, а вместе с ними и несносного духовного наставника, навязанного ей Максимилианом.
Муж отправил восвояси ее любимца — престарелого учителя-грека, единственного мыслителя и собеседника, обществом которого она безмерно дорожила, — и заменил его ненавистным католическим церковнослужителем, ежедневно изводившим ее занудными занятиями по изучению Библии. Максимилиан требовал от супруги, чтобы она целиком посвящала себя вышиванию и игре на лютне, хотя петь ей воспрещалось, поскольку ее голос, по его убеждению, был визгливым, словно у загулявшей кошки.
Она знала, что подобным обращением он наказывает ее за неспособность родить ему потомство, наследников — неважно, какого пола. «Что за прок на свете от бесплодной жены? — вопрошал он то и дело с неизменной жестокостью. — А от бесплодной эрцгерцогини и подавно». Она и сама понемногу проникалась его настроениями. И зачем нужно было непременно выдавать ее замуж?
Бьянка встала, проклиная расшитое драгоценностями платье, которое с раннего утра и до поздней ночи вынуждена была носить в соответствии со своим высоким и влиятельным положением. Она подошла к окну и кинула взгляд на промозглую зимнюю Вену. Двор на время переехал сюда из Инсбрука, и Бьянка не могла решить, какой дворец из двух ей более противен.
«Не сам дворец, — поправила она себя, — а люди, его населяющие». Все время и мысли Максимилиана были поглощены заботами об армии и вооружении, о союзниках и соперниках. Итальянцы, швейцарцы, пираты-турки, окаянные французы… При малейшей попытке Бьянки заговорить с мужем на другую тему он сердито огрызался на нее. «Миром правит политика, а не философия, — любил говаривать он. — Будущее кроят сражения, а не словопрения!»
Его сердце было столь же холодно, что и промерзлая земля перед их дворцом — по крайней мере, по отношению к ней. Зато Максимилиан души не чаял в детях от первого брака: в сыне, от природы наделенном необыкновенной пригожестью, настолько неестественной для отпрыска Габсбургов, что его даже прозвали Филиппом Красивым, и в дочери Маргарет, ко всеобщему разочарованию уродившейся страшной как смертный грех, но взамен награжденной цепким, словно стальной капкан, умом.
Максимилиан, к счастью, избавил ее от унижения пересчитывать мужниных любовниц, но она не раз задавалась вопросом: не были ли еще большим оскорблением для нее те цветистые вирши, которые он без конца слагал во славу своей первой жены Марии, воспевая период сватовства и брак с ней? В последние месяцы над всеми ее мыслями тяжким гнетом лежала жалость к себе. В который раз Бьянка привычно предавалась ей, но неожиданный стук в дверь прервал ее унылые думы.
— Что там такое, Марта? — окликнула она камеристку.
Дверь отворилась, и вошла камер-фрау. На лице Марты застыло выражение, какого Бьянка ни разу не примечала за все те годы, что та прислуживала ей.
— Там… вам посылка, госпожа. Очень тяжелый ящик.
— Мне? От кого же?
— Не знаю, — округлив глаза от любопытства, ответила Марта. — Он так необычно пахнет! Вроде бы пряностями…
Бьянка мановением руки велела внести посылку, и четыре лакея — по одному с каждого угла — водрузили на турецкий ковер императрицы выкрашенный в красный цвет и густо обитый стальными скрепами деревянный ящик.
— Прикажете открыть? — спросил один из слуг.
Бьянка недоверчиво осмотрела посылку, но разгоревшееся любопытство пересилило осторожность.
— Ослабьте скрепы и вскройте крышку, но оставьте ее на месте, — распорядилась она. — Потом можете идти.
— Госпожа, — взмолилась Марта, — позвольте хотя бы мне остаться при вас, пока вы его откроете! Нельзя же…
— Он слишком мал, чтобы спрятать убийцу, — воспротивилась Бьянка. — Я хочу попытать счастья в одиночестве.
Когда слуги удалились, она обошла вокруг ящика, одну за другой стягивая с него стальные обмотки, затем с усилием сдвинула в сторону крышку, и ящик вдруг с треском распался. В нем оказался совершенно заурядный свадебный сундук, судя по виду — итальянский. Невеста, кто бы она ни была, явно не принадлежала к благородному сословию: роспись из цветов и птиц на сундуке, весьма посредственную, не оживляли ни позолота, ни блеск самоцветов.
«Кому понадобилось присылать мне свадебный сундук?» — гадала Бьянка. Она снова уселась на троноподобный стул и принялась рассматривать подарок. Неизвестное содержимое сундука не внушало ей ни малейшего страха — лишь необоримое любопытство. Но императрице хотелось вдоволь продлить состояние загадочности, которой теперь так не хватало в ее жизни, насладиться таинством момента. Она так и этак прикидывала, какое сокровище могло скрываться под крышкой и кто был его неведомый отправитель. Но Бьянка напрасно ломала голову — ничего определенного ей на ум не приходило. Она решительно не представляла себе, кто проявил о ней заботу и напомнил о себе этой посылкой.
Наконец Бьянка не выдержала, вскочила со стула и быстро подошла к сундуку. Она без труда подняла крышку, и ее тут же невидимым душистым облаком обволок пикантный запах пряностей.
Заглянув внутрь, она приоткрыла рот от изумления — книги! Множество книг. Некоторые из них были в кожаных переплетах и, вероятно, лишь недавно вышли из-под новаторского пресса Гутенберга. Среди них попадались скрученные пергаменты. Еще часть являла собой старинные рукописи, украшенные тончайшей позолотой.
Бьянка чувствовала, как беспокойно бьется жилка у нее на шее. Она вынула первый попавшийся томик и раскрыла его. Прочтя на веленевой странице заглавие «Сонеты Лоренцо де Медичи», Бьянка отложила его и взялась за следующий. Книга оказалась на греческом — «Тимей» Платона. При виде строк горячо любимого языка у ее сердца будто выросли крылья.
Далее обнаружился огромный фолиант. Бьянка сняла с пюпитра раскрытую Библию и положила на пол, а на ее место водрузила тяжеленный опус. Потом раскрыла книгу наугад на одной из основательно засаленных страниц и вчиталась в латинский текст — без сомнения, герметический. «Неужели здесь приводится описание алхимических процессов?» — изумилась императрица.
