добр, оставь меня в покое. Утром я к тебе не выйду – и ни в чем не стану содействовать твоим предприятиям.
Карфилиот скрестил руки на груди и стоял, глядя на нее; зарево камина играло на их лицах. Меланкте открыла рот, чтобы что-то сказать, но не произнесла ни слова. Наклонившись, Карфилиот поцеловал ее в губы и увлек на софу:
– Вечерние звезды еще восходят – ночь только начинается.
Она словно не слышала и сидела, глядя в камин. Карфилиот расстегнул пряжку у нее на плече – она позволила платью соскользнуть, не сопротивляясь, и в воздухе распространился аромат фиалок. В неподвижном молчании она наблюдала за тем, как раздевается Карфилиот.
В полночь Меланкте встала с софы и подошла, обнаженная, к камину, где уже догорали угли.
Развалившись на софе, Карфилиот следил за ней из-под полуопущенных век, поджав губы. Поведение Меланкте приводило его в замешательство. Ее тело отвечало его вожделениям с надлежащей пылкостью, но во время совокупления она ни разу не взглянула ему в лицо – голова ее была откинута назад или повернута набок, и глаза ее ни на чем не сосредоточивались. Он ощущал, что телесно она была возбуждена, но когда он говорил с ней, она не отвечала, словно он был не более чем порождением ее воображения.
Меланкте оглянулась через плечо:
– Оденься.
Карфилиот угрюмо натянул черный костюм, пока Меланкте продолжала разглядывать догорающие угли. Карфилиот перебирал в уме всевозможные замечания, которыми он мог бы сопроводить сложившиеся обстоятельства, но каждое казалось либо тяжеловесным, либо банальным или глуповатым, и он промолчал.
Одевшись, он подошел к ней и обнял ее за талию. Она выскользнула из его объятия и задумчиво сказала:
– Не прикасайся ко мне. Ни один мужчина еще ко мне не прикасался, и тебе я это тоже не позволю.
Карфилиот рассмеялся:
– Разве я не мужчина? Сегодня я к тебе прикоснулся – я в тебя проник, нежно и страстно, до самой глубины.
Продолжая смотреть в камин, Меланкте покачала головой:
– Ты возник ниоткуда и вернешься в никуда – как сон, как утренний туман. Я тобой воспользовалась – теперь ты должен раствориться, исчезнуть из памяти.
Карфилиот смотрел на нее в замешательстве: она сошла с ума?
– Я существую и не собираюсь растворяться, – сказал он. – Меланкте, слушай! – Он снова обнял ее за талию: – Станем настоящими любовниками! Разве мы не составляем редкостную пару?
И снова Меланкте отстранилась:
– Ты опять пытаешься ко мне прикоснуться! – Она указала на дверь: – Ступай! Растворись из моей памяти!
Карфилиот сардонически поклонился и направился к выходу. В дверном проеме он задержался и обернулся. Меланкте стояла у камина, положив одну руку на мраморную полку; отблески огня и черные тени скользили по ее обнаженному телу. Карфилиот беззвучно прошептал себе под нос:
– Говори что хочешь, называй меня призраком! Но я тебя хотел и я тобой овладел – такова действительность.
И у него в ушах – а может быть, в голове – беззвучно появился ответ: «Я забавлялась с призраком. Ты воображал, что действительность у тебя в руках. Призраки не чувствуют боли. Вспоминай об этом, когда повседневная боль будет тебя миновать».
Удивленный и настороженный Карфилиот перешагнул порог – и дверь тут же за ним закрылась. Он стоял в темном переулке между двумя зданиями – с обоих концов переулка виднелись какие-то огни. Над головой нависло ночное небо. В воздухе чувствовался характерный запах подгнившего дерева и влажного камня. Куда делся свежий соленый воздух, продувавший дворец Меланкте?
Карфилиот пробрался через груду мусора и камней в конце переулка и вышел на городскую площадь, озираясь в полном замешательстве. Он оказался не в Иссе! Карфилиот мрачно выругался в адрес Меланкте.
Площадь была полна движения и шума – на ней устроили какое-то празднество. Где-то в вышине горели сотни факелов, плескались сотни зеленых и синих знамен с изображением ярко-желтой птицы. Посреди площади, повернувшись клювами одна к другой, стояли две гигантские птицы, сооруженные из охапок сена, перевязанных веревками. На возвышении сцены мужчины и женщины, наряженные в костюмы всевозможных птиц, вертелись, размахивали руками и вышагивали негнущимися ногами под музыку дудок и барабанов.
Мимо проходил человек в костюме белого петуха, с болтающимся красным гребешком на голове, желтым клювом и покрытыми перьями крыльями и хвостом. Карфилиот схватил его за руку:
– Сударь, одну минуту! Объясните мне, где я? Какой это город?
Человек-петух разразился презрительным кудахтаньем:
– У тебя что, глаз нет? Ушей тоже нет? Вокруг тебя знаменитый Карнавал Птиц!
– Понятно, но где?
– Как это где? На Касподеле, в центре города!
– Какого города? В каком государстве?
– Ты сошел с ума? В Гаргано!
– В Помпероле?
– Конечно! Почему у тебя на хвосте нет перьев? Король Дьюэль приказал, чтобы на параде у всех на хвосте были перья! – Человек-петух обошел Карфилиота по кругу, по-птичьи переставляя ноги и кудахтая, чтобы покрасоваться великолепным хвостом, после чего пошел своей дорогой.
Прислонившись к стене ближайшего здания, Карфилиот скрежетал зубами от злости. У него с собой не было ни золота, ни даже мелкой монеты; в Гаргано он никого не знал. Кроме того, король Дьюэль считал Карфилиота птицеубийцей и опасным врагом.
С другой стороны площади Карфилиот заметил вывеску гостиницы «Грушевое дерево». Представившись хозяину заведения, он узнал, что в гостинице не осталось свободных номеров. Самые аристократические манеры позволили Карфилиоту получить лишь место на скамье в общем зале, рядом с группой подвыпивших весельчаков, хохотавших, вступавших в шутливые потасовки и распевавших такие популярные песни, как «Журавлю по девочкам пора», «Тирро-лирро-лэй», «Миледи Страус» и «Благородный рыцарь-воробей». За час до рассвета они наконец заснули – кто под столом, кто лицом на столе, – громогласно храпя среди обглоданных поросячьих ножек и луж разлитого вина. Карфилиоту и нескольким другим постояльцам позволили спать на пару часов дольше, чем это было принято, но в конце концов явилась уборщица с тряпками и ведрами, и всех выгнали на улицу.
Утром праздничная суматоха только нарастала, приближаясь к кульминации. Всюду пестрели зеленые и синие с желтым знамена и полотнища, дудочники исполняли джиги, горожане в птичьих костюмах плясали и расхаживали гоголем. Каждый считал своим долгом издавать птичьи крики, соответствовавшие его костюму, и воздух наполнялся щебетанием, чириканьем, пересвистом и кряканьем. Дети бегали в костюмах ласточек, щеглов и синиц; старики предпочитали более сдержанные наряды – например, галок, воронов или соек. Тучные участники фестиваля нередко переодевались совами и филинами, но в общем и в целом каждый выбирал птичий облик по своей прихоти.
Яркие цвета, шум и праздничный переполох не радовали Карфилиота; по
