сумочка эта ей не очень-то и нужна. Тогда она независимо пошла вдоль забора, небрежно помахивая сумочкой и напевая: – Такие старые слова, а так кружится голова-ова-ова-а-а-а…
Еще и еще люди появлялись на штрафной площадке в мутноватом свете горящей вполнакала луны. Все они были незнакомы мне, но имена их брезжили сквозь прореженную ткань пространства, а некоторые просто выплывали вполне оформленные и отчетливые, словно золотые кулончики: Олеша Храбростин, Рита Правдивцева, Витас Гидраускас, Нина Степановна Черезподольская, Гагулия Томаз…
Мотоциклисты, иные сидели в своих седлах, покуривая, тихо разговаривая и смеясь, иные подпирали стенки, третьи возились с покалеченными механизмами… – в основном это все была молодежь.
Возле машин держалась публика посолиднее. Нина Степановна, например, была крупной, даже несколько тяжеловатой персоной с высокой прической и несколькими наградами на отменном костюме-джерси. Она стояла столь внушительно и строго, что вроде бы не подходи, но вот к ней приблизился хитрюга Потапыч в брезентовом грубом армяке, тронул ее без особых церемоний за слегка отвисший бок, и она спокойно к нему повернулась. За воротами в этот момент прошла еще одна военная машина, снова луч электричества проплыл через штрафную площадку, и я увидел в этом луче, как лицо Н. С. Черезподольской, по идее выражающее незыблемость и авторитет, осветилось при виде хитрюги Потапыча простейшей улыбкой.
– Гоша, а ты с маршалом Буденным знаком?! – крикнул из угла Слава. Он вынул уже из ската камеру и сейчас отряхивал ее и протирал тряпкой.
– Пока нет, – ответил Гоша, тряхнул посильнее что-то в своей ладони и обратился как бы ко всем присутствующим: – Ну что, мужики, лампочки пятиваттные кому-нибудь нужны?
– Я у тебя возьму с десяток, – сказал хитрюга Потапыч и обратился через голову Славы к Поцелуевскому: – А вы, Вадим Оскарович, поршней не богаты?
– Я вам скажу… – Поцелуевский, вытирая руки чистой ветошью, обогнул «Волгу» и приблизился, представляя из себя чрезвычайно приятное зрелище в своем замшевом жилете и новейших джинсах «Ливайс», молния на которых поднималась лишь до середины своего хода. – Я вам так скажу, Потапыч. Запчасти для «М – двадцать один» заводом уже не выпускаются, а машины еще бегать будут долго. Вы согласны?
– Чего же им не бегать, – хохотнул хитрюга Потапыч. – Такая машина! Танк русских полей.
– В свете вышеизложенного, – как бы подхватил Поцелуевский, – вы, конечно, понимаете, какую сейчас ценность представляет из себя поршень «М – двадцать один». Поршень! Вы понимаете – поршень!
– Поршня, – любовно постанывал Потапыч, оглаживая пальцем отсвечивающую в руках Поцелуевского металлическую штуку. – Поршня, она всегда поршня.
– Я уступлю вам его, – решительно сказал Поцелуевский, – но вы, Потапыч, должны мне за то достать пару вкладышей.
– Передних или задних? – быстро осведомился хитрюга Потапыч. Поршень уже исчез в необъятной его брезентовой хламиде.
– Передних или задних, – тяжело, с горьковато-добродушной иронией вздохнул Поцелуевский и заглянул в глаза Потапычу. – Ну, Потапыч, предположим, задних.
– Эх, Оскарыч, задних-то как раз нету! – весело обрадовался хитрюга Потапыч. – Однако не тушуйся, тут у одного мужика должны быть задние вкладыши, я точно знаю. Ребята, – обратился он ко всем присутствующим, – кто Кирибеева Владимира тут видел?
На штрафной площадке наступило вдруг какое-то неловкое молчание. Доносились лишь внешние звуки: грохот сапог проходящего взвода, шорох шин, глухой голос майора Калюжного из-за окон: «…народ Намибии давно уже дал недвусмысленный ответ южноафриканским расистам…»
– Кирибеева Владимира тут пока еще быть не может, – вдруг заявила с некоторым вызовом Лариса Лихих. – Практически Кирибеев еще борется за жизнь на операционном столе Третьей горбольницы.
Вдруг Нина Степановна приблизилась к Вадиму Оскаровичу и стала развязывать неизвестно откуда у нее взявшийся промасленный узелок.
– Практически, Вадим Оскарович, я могла бы вас выручить, потому что имею некоторые основания в смысле собственности Владимира Ивановича, и в частности, по поводу задних вкладышей.
– Как приятно, вот радость! – Поцелуевский взял вкладыши. – Значит, вы, Нина Степановна, были в близких отношениях с Кирибеевым?
– Практически да, – сказала Черезподольская. – Он волновал мое женское начало.
– Мое практически тоже, – высоким голосом сказала Лариса Лихих.
Два луча из-за ворот остановились на лицах женщин. Растерянно-детское выражение на величественном лице Н. С. Черезподольской. Мечтательное выражение на наступательном лице Ларисы Лихих.
Среди мотоциклистов в темном углу послышался смех.
– Поцелуйтесь, тетки! – посоветовал чей-то голос, кажется Риты Правдивцевой.
Нина Степановна чуть пригнулась. Лариса чуть подтянулась, и они поцеловались, причем после поцелуя рот Лихих как бы увеличился, а рот Черезподольской как бы уменьшился.
Поскрипывая кожей, прошелся вдоль автомашин литовский ковбой Витас Гидраускас.
– Я слышал, кто-то здесь имеет приличный вулканизатор? Я имею три дверных ручки и четыре ограничителя.
Кто-то предложил ему вулканизатор, кто-то заинтересовался дверными ручками. Олеша Храбростин вместе с подружкой своей Ритой Правдивцевой живо, бойко делились запасом фиатовских свечей, сальниками, прокладками, и все спрашивали про задние амортизаторы, пока Томаз Гагулия не принес им эти амортизаторы, которые получил от вновь прибывшего английского туриста Иена Лоуренса в обмен на рулевое колесо в сборе. Последнего кто-то спросил между прочим:
– А вы, Иен, сейчас непосредственно откуда?
– Из Третьей горбольницы, – ответил рыжий славный малый, типичный инглишмен.
– А Кирибеева Владимира вы практически видели?
– Практически мы боролись за жизнь на соседних столах, но он еще там, а я, как видите, уже здесь.
Любопытно, что Лоуренс как будто бы говорил по-английски, но все его понимали, и он всех понимал и, мало того, был в курсе всех событий этого ночного рынка запчастей. Да-да, ведь это именно просто-напросто рынок запчастей, подумалось мне. Весьма все это напоминает паркинг возле магазина «Спорт» на Дмитровском шоссе или ту веселой памяти осиновую рощу за Лианозовом у кольцевой дороги. Только, кажется, денежные знаки здесь не в ходу, идет прямой обмен с неясным еще для меня эквивалентом ценности, но, по сути дела, это просто-напросто именно непосредственно и практически… Наречия-паразиты облепили мою мысль, и я ее потерял.
– Эх, Вадим, посочувствуй, – сказал вдруг Потапыч Поцелуевскому не без горечи. Кстати говоря, это была первая нотка горечи, уловленная мной за ночь. – Ведь я бы мог сейчас свою машину превратить в игрушку. Глянь, все есть уже у меня для передка, даже облицовка, даже фээргэшные противотуманные фары…
Поцелуевский посмеялся и похлопал Потапыча по плечу:
– Потапыч, Потапыч, ты неисправим. Это ли повод для огорчений?
– А в чем дело? – спросил я тогда Потапыча. – Превращайте ее в игрушку. Что вам мешает?
Со скрипом я открыл свою скособоченную дверь и вылез из машины. Они все повернулись ко мне, словно только сейчас заметили. Я видел удивленные взгляды и слышал даже приглушенные смешки, как будто я нарушил какой-то этикет и явился вроде бы туда, куда мне не по чину. Один лишь
