мутная тяжелая вода. Дамбы вдоль канала были запружены праздничной толпой. Слышались веселый гомон, выкрики, песни. Оглушающе играл духовой оркестр. А канал нес к морю зловонную болотную воду.
Уча и Ция в свадебных нарядах стояли на дамбе. Вокруг них бурлила толпа, но они не замечали никого, не слышали ни криков, ни песен, ни звуков оркестра. Они были так счастливы, что позабыли обо всем на свете. Так стояли они, взявшись за руки, молчаливые и счастливые, не умея выразить обуревавшего их чувства, и только крепче сжимали руки. А под ними с шумом неслась вода, навсегда унося с собой гибельный болотный дух. Отныне земля станет здоровой и они смогут поставить на ней свой дом.
— Ция!
— Да, Уча!
— Помнишь солнечную дорожку на море?
— Как же я могу забыть об этом?
— Ты помнишь, что я сказал тебе тогда?
— Помню, Уча.
— Видишь полосу на воде?
— Вижу, Уча.
— Это след Андро Гангия.
— Уча, — сказала Ция, но Уча уже не слышал ее.
«...Сегодня, в четыре часа утра, без объявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие...»
— Ция... — задохнулся Уча. — Война...
И вновь стояли, взявшись за руки, Ция с Учей, но теперь уже не на дамбе, а на перроне Потийского железнодорожного вокзала. Вокруг них все так же бурлила толпа, но они не замечали никого, не слышали ни криков, ни песен, ни звуков оркестра. Они были так угнетены, что не помнили ничего на свете. Так стояли они, молчаливые и несчастные, желая сказать друг другу слова утешения, но не умея этого сделать.
На путях стоял длинный товарный состав, ожидавший отъезжающих на фронт.
И сегодня была невыносимая жара. Но между днем, когда Уча видел сон, и днем сегодняшним разверзлась непроходимая пропасть. Ция и Уча остались на разных сторонах этой пропасти. Но за руки они держались крепче прежнего. Кто знает, когда встретятся друг с другом опять их руки и встретятся ли вообще? И, потрясенные этой мыслью, они судорожно сжимали похолодевшие пальцы.
Еще мгновение — и поезд увезет в своих теплушках их надежду и счастье.
— Ты подождешь меня, Ция? — вдруг спросил Уча.
— Как ты смеешь в этом сомневаться, Уча? — побледнела Ция.
— Ну вот и ляпнул глупость, прости меня, Ция...
— Береги себя, Уча...
Уча криво улыбнулся.
— Почему ты улыбаешься, Уча?
— Непременно буду беречь себя, Ция…
— Я глупая, да, Уча?
— Что ты, Ция. Я действительно буду беречь себя, чтобы вернуться к тебе.
— Ты должен вернуться, слышишь, ты должен вернуться, Уча! Я очень буду ждать тебя, Уча...
— Я вернусь, Ция...
Антон Бачило и Цисана стояли чуть поодаль.
— Зачем мы осушали болота, Антон? — глотала слезы Цисана. — Почему мы не поженились, Антон, почему мы не были вместе все время, почему?
— Нам всегда не хватало времени, Цисана, — горячо ответил Антон. — Но ты все равно была вместе со мной.
— И ты был все время со мной, Антон, — постаралась сквозь слезы улыбнуться Цисана, но улыбки не получилось, и она прижалась лицом к груди Антона. — Как я буду здесь без тебя, Антон?!
За их спинами захлебывался духовой оркестр, и в его бравурных звуках они едва слышали друг друга.
«Боже мой, зачем здесь эта музыка!» — в отчаянии подумала Цисана.
На перроне яблоку негде было упасть. Отъезжающие на фронт уже набились в теплушки, и толпа хлынула к вагонам. Послышались крики, стоны, плач. Закусив губу, чтобы не дать волю слезам, стояли пожилые мужчины, а рядом с ними двигалась, мельтешила, плакала толпа матерей, сестер, детей, родственников, соседей. Войну все ждали, но, видно, в каждом все же теплилась искорка надежды: авось обойдется, авось минет страну лихая година. Но не обошлось, не минула их война...
Русудан и Петре отошли в сторону, стремясь не помешать прощанию Важи с Галиной Аркадьевной.
Всю ночь напролет Русудан и Галина Аркадьевна собирали Важу в дорогу и даже не успели толком перекинуться с ним словом.
Серова стояла перед Важей в свободном платье, отяжелевшая и округлившаяся. Она старалась придать своему лицу выражение безмятежности и покоя, но ей это плохо удавалось: ведь на фронт уезжал не просто любимый мужчина, но и отец ее будущего ребенка. Важа чувствовал, как напряжена и взволнована жена, но в свою очередь делал вид, что верит ее показной безмятежности.
— Как мы назовем мальчика, Важа?
— А ты уверена, что у нас будет мальчик, Галя? — улыбнулся Важа.
— Непременно мальчик, вот увидишь!
— Ну, тогда назовем его Андро, идет?
— Замечательно, Важа! — обрадовалась Галина. — Представь себе, и я подумала то же.
— Вот и прекрасно, что и ты так думала, — сказал Важа. — Береги его, Галя.
— Знаешь, Важа, о чем я еще подумала?
— О чем, Галя?
— Я уверена, что маленький Андро будет вылитый отец.
— Я вижу, ты уже все наперед рассчитала, — опять улыбнулся Важа.
— Не знаю, как насчет внешности, но то, что характером он пойдет в тебя, я действительно уверена.
— Так это же здорово, Галя!
— Конечно, здорово, Важа...
Васо Брегвадзе, обняв за плечи Спиридона Гуния, взад-вперед ходил с ним по перрону, то и дело наталкиваясь на провожающих. В руке он держал вещмешок Спиридона.
— Вот и кончилось наше социалистическое соревнование, Васо, — грустно проговорил Спиридон.
— Это почему же кончилось? — остановился старый инженер. — Вот победим и опять будем соревноваться. — Слова эти показались Васо неестественными, ибо он хорошо знал, что такое война. И он, сконфузившись, осекся на полуслове.
Спиридон Гуния улыбнулся.
— Дай мне мешок, Васо, устал, наверное.
— Не дам. Еще натаскаешься за войну, — горько пошутил Васо. Гримаса боли исказила его лицо. — Как же я завидую
