Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 141
Шилде мимоходом, словно невзначай, сказал, что обстоятельства вынудили его дать Квэпу разрешение после взрыва вернуться восвояси. Конечно, кружным путём. Может быть, на юг, а может быть, даже через дальневосточную границу. Это известие испугало Ланцанса:
— Что делать!.. — Шилде пожал плечами. — Да вы не огорчайтесь, я все же уверен, что вы отслужите по нему заупокойную мессу.
Ланцанс нахмурился: ему придётся оправдываться перед генералом Ордена, если Квэп попадёт в руки советских властей и начнёт болтать. Хорошо ещё, что удалось наладить дело с уничтожением Инги. Среди семинаристов, собранных в Риге на учебную сессию, удалось завербовать одного юного фанатика. Он не совсем в уме: небольшая обработка отцов-иезуитов, и малый пойдёт на что угодно. Но Ланцанс не собирался открывать это Шилде. Тот не знал, что в минуту, когда он опрокидывает очередную рюмку кюммеля, губы епископа беззвучно шепчут заупокойную молитву по Инге Селга, проданной Шилде под кличкой Изабеллы.
82. К вящей славе Господней!
Как ни могущественен был Орден иезуитов и как ни свободно он распоряжался силами неба, — даже он не мог дать брату Язепу возможности видеть происходящее на другом конце Европы, в Риге, в те самые часы, когда он беседовал с Шилде.
Настал тот переходный, пожалуй, самый тихий час, когда пустеют улицы латвийской столицы. Деловая и торговая жизнь города давно закончилась. Отдыхающие рижане — в театрах, в кафе, в гостях. До разъезда из театров далеко. В центре, у входов в кино толпится народ, а в тихой улице у изъеденной веками паперти костёла нет даже обычных дневных её обитателей — голубей. Темно и тихо в храме. Слабенькая лампочка одиноко светится над конторкой церковного старосты. Её мерцания не хватает на то, чтобы осветить исповедальню, спрятанную в боковом притворе. Только слабый отзвук осторожного говора, превращённого сводами храма в неразборчивое шипение, свидетельствует о том, что там кто-то есть. Патер-иезуит и склонившийся у окошечка исповедальни юноша говорят шёпотом, хотя здесь и некому их подслушать. Юноша — худой, высокий, с жёлтым лицом, обтянутым нездоровой мертвенной кожей, и с огромными лихорадочно горящими глазами фанатика или полупомешанного — порывисто потянулся к патеру:
— Отец! — в испуге прошептал он, — а заповедь господня «Не убий»?!
Иезуит опустил руку на плечо юноши и силой заставил его опуститься на колени. В тишине храма было слышно, как стукнули о край окошечка чётки, болтающиеся на запястье патера.
— Властью, данной мне…
— Мне обещано разрешение самого Рима! — в порыве плохо скрываемого страха снова перебил его юноша.
Брови патера сошлись над большим хрящеватым носом, и он настойчиво повторил злым шёпотом:
— Властью, данной мне от господа нашего Иисуса Христа, и по повелению святейшего отца нашего папы ты свободен от клятвы верности, принесённой властям земным. Тою же апостольской властью разрешаю тебя от заповеди господней и отпускаю грех пролития крови отступницы, ибо то не есть грех. Святой отец сказал: «Убий коммуниста!»
— Но… Она католичка!.. — со страданием в голосе прошептал юноша.
— Она отступница! — повторил патер, как приговор инквизиции. — Иди и свершай! То будет подвиг во славу пречистой невесты христовой истинной церкви римской, к радости матери нашей присноблаженной и пренепорочной девы Марии.
Пальцы патера коснулись склонённой головы юноши, дрожавшей от сдерживаемого рыдания. Юноша опустил руку в карман пальто и потом, как бы в раздумье, протянул её священнику: на ладони чернел «браунинг». Патер поспешно накрыл своей рукой оружие:
— Благослови… — услышал он едва различимые слова юноши.
Рука юноши заметно дрожала. Патер сжал её и, не выпуская из своих цепких пальцев, наскоро пробормотал молитву. Осеняя крестом потеплевшую сталь оружия, пробормотал:
— Во имя отца и сына… к вящей славе господней!
Он повернулся и, отрезая юноше возможность заговорить, исчез в тени бокового притвора. Некоторое время в храме царила тишина. Потом послышался тяжкий вздох, похожий на подавленное рыдание, и что-то похожее на лязг судорожно сжатых зубов.
Юноша поднялся с колен. Его худая фигура в узком пальто отбрасывала длинную колеблющуюся тень. Он стоял, глядя на распятие за алтарём. Серебряное тело Христа призрачно светилось на чёрном дереве креста. Юноша долго стоял и смотрел. Повернулся и медленно побрёл, уронив голову на грудь. Его тень удлинялась, ломалась, все более причудливо одна за другою пересекала белые колонны, пока не слилась с мраком, в который был погружён притвор.
Выйдя на паперть, юноша, прежде чем затворить за собою маленькую дверцу во вратах храма, ещё раз обернулся к алтарю. Едва мерцали вдали огоньки настольных свечей, блуждала по стене тень креста за алтарём. Рука юноши, поднявшаяся было для крёстного знамения, так и повисла на высоте плеча. Он, словно через силу, перешагнул порог и, нахлобучив на самые уши шляпу с широкими плоскими полями, спустился по ступеням паперти. Он двигался так, как ходят лунатики и приговорённые к смерти.
Неподалёку от бульвара над входом маленького буфета горел фонарь. Он раскачивался под ударами осеннего ветра, и было слышно, как скрипит железо петли и крючок. Иногда фонарь поворачивался так, что свет падал на бульвар, и тогда каштаны загорались в нём ярким пламенем. Вспыхивали в темноте и погасали медленно опадающие листья. На бульваре было тихо. Изредка стукал о скамейку сбитый ветром каштан, вырывался на волю всхлип одинокого аккордеона, когда отворялась дверь кафе.
Вот она распахнулась, и в рамке освещённого входа появился силуэт мужчины. В длинном узком пальто и в плоской широкополой шляпе, он показался Грачику зловеще старомодным, худым и высоким. Через мгновение фигура исчезла, погрузившись в темноту, и вынырнула из неё только около Грачика. Уже было совсем миновав его, человек остановился и нагнулся к самому его лицу:
— Не найдётся ли у вас спички?
Голос этого человека был молод, но очень глух и вздрагивал так, словно его обладателя бил озноб. Грачик попытался зажечь спичку, но ветер задувал их одну за другой. Испуганно пробормотав что-то, человек поспешно исчез в темноте аллеи. Грачик сосчитал до пятидесяти и, решив, что теперь этот человек не может его заметить, встал и пошёл за ним. Шёл не спеша, забавляясь звонкою перекличкой, какую затеяли подкованные каблуки незнакомца с гранитными брусками мостовой, и стараясь шагать в такт его шагам, чтобы не нагнать его, но и не потерять едва заметную тень. Шаги человека были хорошо слышны, иногда причудливо множась в гулком пространстве тесно сошедшихся домов. Мысли Грачика вертелись вокруг приятных вещей. Предстоящий арест этого выслеженного вражеского посланца означал удачное завершение поисков недостававшего Грачику материала для изобличения преступников, ещё не взятых, но которые будут взяты и, конечно, станут отрицать свою связь с антисоветским эмигрантским зарубежьем и с Католическим действием. Грачик был уверен, что, как они и сговорились, Кручинин ждёт чёрного посланца Рима на месте разоблачённой явки заговорщиков и, наверно, зажёг уже лампочку над крыльцом. Стёртые ступени крыльца уже не раз заставляли Грачика спотыкаться из-за их нелепой неодинаковости. Словно в давние времена, когда рука каменотёсов вырубала эти грубые камни, людей мало заботил ритм собственных движений. В темноте совершенно невозможно было на память приспособиться к грубым плитам, то низким и широким, то узким и непомерно высоким.
Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 141
