Стужи Химмельны не смогут ограничивать нас, в руках препараторов окажется большая власть, – сказала она наконец. – Пусть и на десятки лет… они будут почти во всём превосходить обычных людей. Ты не боишься, что эта власть ударит кому-то в голову?
– Всякое может случиться, – честно ответил он. – Любое неравенство – это риск. Но это неизбежно, как движение маятника в обратную сторону. Слишком долго все остальные жили за счёт препараторов. На какое-то время мы окажемся в выигрыше. Это честно. Кроме того, мы употребим эту власть ради того, чтобы Кьертания выстояла в первые десятилетия без Стужи… После этого постепенно всё закончится само собой. В неравенстве больше не будет нужды. Не останется ни препараторов, ни препаратов. И Кьертания пойдёт своим путём. Непростым, непредсказуемым, удивительным… и честным. Я верю в неё, Иде. Верю, что ей есть что дать миру, кроме плодов её собственного проклятия. Что мы можем стать чем-то большим, чем придатком к Стуже.
Она тихо вздохнула и прижалась к нему, натянула одеяло на них обоих.
– Когда ты так говоришь, я тоже в это верю. Но тогда… Когда тебя арестовали, я вспомнила про ангар. Боялась, что всё это найдут.
– Ты боялась напрасно. Есть определённые договорённости на такой случай. Когда меня задержали, тайники, которые могли обнаружить, перенесли в другие места. Всё не держится на одном мне, Иде.
– И всё же без тебя все мы оказались бесполезны, – задумчиво сказала она. – Там, на площади…
– Вы действовали спонтанно, – сказал он мягко. – Кроме того… я всё ещё злюсь, но нельзя сказать, чтобы от этой вашей забастовки не было совсем никакой пользы. В каком-то смысле ты права, Иде. Да, Химмельборг увидел не то, что я надеялся однажды ему показать… но он увидел немало.
– Газеты всё замолчали. Я боюсь, что всё это было напрасно, что Горре… – она поёжилась под тонкой рубашкой, – погиб напрасно. Ты ведь знаешь?
– Слышал. Жаль Горре… Я никогда не понимал его творчества, но, говорят, он был гением… А гении редко проживают долгую и счастливую жизнь, Иде. Тем более, гении-препараторы. Он знал, на что шёл, понимал риски.
– Он погиб напрасно, – повторила она упрямо. – Ничего не изменилось…
– Позволь напомнить, что я здесь, с тобой, а не в Каделе – или того хуже.
Она вздрогнула, и что-то такое почудилось Эрику в её глазах… Сомнение? Смущение? Он подумал бы, что она что-то скрывает, но в следующий миг ресницы Сорты дрогнули.
– Прости… я просто снова и снова вспоминаю. Я много раз видела смерть, но одно дело – в Стуже, на охоте… А другое – вот так, посреди города. Не от снитира или холода… а от рук другого человека. Его убили даже не оружием, камнем… ударили по голове. Так дико.
– Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть. Кажется, они пока не нашли того, кто это сделал?
– И вряд ли найдут. Там такое творилось… А теперь… Я слышала, что в переулок, где он погиб, приносят цветы.
– Вот видишь. Газеты могут молчать или писать, что им вздумается. Химмельны могут кроить и сшивать то, что случилось, по-своему… Но есть то, что не забывается, Иде. Никогда. Горре не забудут. Люди знают, что он погиб ради того, во что верил.
– Люди знают, что он погиб, потому что мы протестовали против твоего ареста. И только…
– Да. Именно поэтому я так зол. Забастовка имела бы куда больший смысл, если бы требования сформулировали чётче… Если бы речь шла не обо мне… Обо всех.
Эрик помолчал, прежде чем продолжить:
– По правде сказать, Иде… Именно гибель Горре – не рядового препаратора, а блестящего художника, который вот так нелепо погиб во цвете лет… Дала забастовке реальный шанс запомниться надолго. Я понимаю, тебе нелегко это слышать. Но протест без жертв никогда не будет иметь высокой цены. И чем весомее жертвы – тем больше шанс на успех. Однажды, когда это будет нужно, когда представится случай… мы напомним людям о Горре. Так что нужно позаботиться о том, чтобы люди знали, как и почему он погиб.
– Но наши требования…
Эрик пожал плечами:
– Я ведь упоминал, что Химмельны будут рассказывать эту историю по-своему? Это печально, да. На их стороне – газеты, вся система вообще… Но мы тоже будем рассказывать. Порой само событие бывает не таким значимым, как история о нём. Так что, быть может, мы ещё повернём всё это в свою пользу.
Она медленно кивнула, и глаза её потемнели.
Какие зёрна он бросал сейчас в душу охотницы, вот так прямо и просто говоря с ней обо всём этом?
Эрик Стром предпочёл об этом не думать. В кои-то веки больше всего на свете ему хотелось быть с ней честным, и он не мог противиться этому желанию.
– Может быть, нам и не понадобится возвращаться к этому, если мы найдём Сердце, так? – спросила она, разливая снисс по стаканчикам, ненадёжно балансирующим на матрасе. – Ведь мы вернёмся туда, в пещеру? Сразу как ты окрепнешь?
– Быстрее, чем окрепну. Мы пойдём завтра вечером.
– Завтра… вечером? Но ведь расследование не окончено. За тобой наверняка следят.
– Слежка охранителей? Об этом точно не беспокойся. Нопоявились новые обстоятельства. Надо действовать сейчас, пока он этого не ждёт.
– «Он»?
Эрик помедлил, тщательно подбирая слова.
– Я знаю, ты хочешь, чтобы между нами не было больше секретов. Но сейчас… позволь мне быть кратким. Я уверен, что у тебя будут вопросы… и отвечу на них. Но позже, когда сам больше пойму про то, с чем имею дело.
Она кивнула.
– Помнишь некого господина Магнуса? Ты должна была видеть его во дворце… Держись от него подальше, Иде. Это по его милости я оказался в Каделе. Более того… помнишь, я говорил, что есть люди, которые поддерживают меня? Так вот, убитые юноши, не считая Лери Селли, были как раз из них. Магнус не говорил этого напрямую, только намекнул… но я уверен, что это он в ответе за их смерти, кто бы их ни убил.
Сорта обхватила себя руками, нахмурилась.
– Он подставил тебя… но как?
– Это один из вопросов, на которые сейчас я предпочёл бы не отвечать.
Помедлив, она кивнула.
– Значит, это из-за него тебя хотели казнить? И теперь… ты всё ещё в опасности?
– Не думаю. Мне показалось, что решение о моей казни и ему смешало фигуры. Показалось… что я ему зачем-то нужен. Что он надеялся убедить меня стать ему союзником.
– А он умеет убеждать, да? – она поёжилась. – Чего именно он от тебя хотел?
