смотрела на всех и улыбалась, как счастливая мать.
Литературная запись А. Симановской.
Анна Лазаревна Мойжес
Жил-был интернат
Интернат, в котором я работала в годы войны, находился сначала под Ярославлем, в глубине Борисоглебского района, а потом в Татарии, в русском селе Тихоново. Прожили мы там долгих три года…
…Спустя пятнадцать лет после окончания войны в Доме журналиста собрались бывшие воспитанники и воспитатели интерната. На лестничной площадке происходили бурные сцены узнавания. Потом все собрались в большом зале, пели песни, когда-то сочиненные в интернате, вспоминали разные истории.
Я принесла свой дневник, потрепанную школьную тетрадь, и стала читать. Ожили воспоминания, захотелось обо всем написать подробнее.
На посту
Пароход шел вниз по Волге. Ночь была темная и страшная. Где-то позади слева горел город Горький. Его бомбили ночью. Фашистские самолеты, сделав свое грязное дело, улетели. Пароход шел медленно, очень медленно. Скоро Чебоксары… Неужели и там пожары и нельзя будет даже выйти, чтобы получить по карточкам хлеб?
Шел ноябрь 1942 года — месяц решающих битв за Сталинград. Ленинградских детей перевозили из Ярославской области дальше на восток. Мы еще не знали, где нас примут, куда устроят. Пароход набит до отказа. Там, где в мирное время помещалось двести человек, сейчас впритык друг к другу сидело более двух тысяч ребят из разных интернатов.
Внизу, в самом проходе, прямо на полу валялись вещи — гора узлов, чемоданов, сумок. По очереди возле них стояли дежурные. Этот пост считался легким, и туда направляли маленьких — первоклассников. Гордые поручением, они стояли подтянутые, строгие, воображая себя военными часовыми.
Был канун праздника 24-й годовщины Октябрьской революции. На верхней палубе, в тесной каюте, шло совещание старших: как отметить день 7 ноября? Подсчитывали количество оставшихся продуктов. Было их у нас… Ничего почти не было. Хлеб не получали уже двое суток, оставались черные сухари, которые наготовили еще в деревне под Ярославлем. Нашлось немного леденцов, манной крупы, масла. Решили устроить праздничный обед. (До этого всех уже четвертый день кормили раз в сутки жидким супом.) Составили меню и план торжественного собрания.
Вдруг пароход качнуло… Погас свет. Зазвенели вылетевшие стекла… пули…
На ощупь, шагая через только что спавших, но уже встревоженных ребят, я побежала вниз, к своим, туда, где размещались ребята нашего интерната. Чем дальше, тем труднее идти. Уже началась паника, ребята вскакивали, жались друг к другу, плакали, звали сестер, братьев, воспитателей…
— Спокойно, ребята! — слышались голоса взрослых. — Надевайте пальто, шапки и ждите команды…
Своих я нашла в полной готовности. Умеющих плавать распределили по группам. Никто еще толком ничего не знал. И вдруг шум где-то в камбузе: «Ранена бабушка Кулеша». Старая женщина, бабушка одной воспитанницы, вызвалась приготовить праздничный обед, только вошла в кухонное помещение — и начался обстрел. Разрывная пуля раздробила плечо… Врач занялся бабушкой. С тревогой ждем, нет ли еще жертв. К счастью, нет. Пароход причалил к высокому обрывистому берегу…
Выясняется: вражеские самолеты бомбили Чебоксары. Возвращаясь, заметили пароходы. На палубах были ясно видны красные кресты. Но что до них фашистским молодчикам! С бреющего полета обстреляли пароходы с детьми и — скорее восвояси.
Решили ждать до утра, пароход стал под высоким, лесистым выступом берега. Спать ложились одетыми. Когда все немного успокоились, я вспомнила о дежурных у вещей. «Что с ними? Убежали, наверное, от страха, спрятались». Бегу вниз. Первоклассники Сережа и Володя стоят навытяжку. Руки по швам. Не покинули свой пост.
— Страшно было, признавайтесь?
— Нисколечко, — браво отвечают они.
По глазам вижу — страшно, очень страшно.
Валенок
В день встречи в Доме журналистов рядом со мной сидела высокая молодая женщина. Когда-то я ее называла Марианной, а сейчас сидела и размышляла, что, пожалуй, неудобно уже так называть мать шестилетней девочки.
Марианна заметила мой взгляд, зарумянилась, как когда-то в детстве, и вдруг, нагнувшись ко мне, зашептала:
— А ведь валенок не я спрятала.
— Какой валенок? — не поняла я.
Марианна сидела румяная, возбужденная, в глазах была тревога: «Вдруг и сейчас не поверят?»
Тут я вспомнила историю, в свое время взбудоражившую весь интернат.
Марианна тогда слыла ленивой и неуклюжей девочкой. Подруги постоянно нападали на нее: не так застелила постель (деревянный топчан с мешком, набитым сеном), не так подмела, не так причесалась. Она терпеливо сносила упреки. Даже после того как в самодеятельных спектаклях неожиданно для всех у Марианны проявились недюжинные артистические способности, отношение к ней не изменилось. Пока смотрели — восхищались, а после спектакля все начиналось снова…
Было это в первый год эвакуации. Жили ребята в здании сельской школы — огромном, деревянном, неуютном (школу перевели в маленькие две избы). Классные помещения, где устроили спальни, были холодными. Обогревались «буржуйкой» — железной печуркой, от которой тянулись через всю комнату закопченные трубы. Вечерами у «буржуйки» толпились ребята, пекли картошку, нарезанную ломтиками. Картошка прилипала к железу, ее отдирали ножом, но след оставался… Вся «буржуйка» была в белых кружочках.
Только некоторые девочки не принимали участия в этой трапезе, сидели за столом при свете коптилки (фитилек из ваты, опущенный в керосин), занимались. Они вызывали у одних зависть и восхищение, у других — озлобление: «Паиньки несчастные!»
Тихая, незаметная Инна ходила в школу в любую погоду: и в мороз, и в метель. Правда, у нее одной были валенки — рваные, залатанные, но все-таки валенки. У других же была самая разная обувь — туфли, ботинки и даже просто галоши, которые надевались на толстые шерстяные носки, выменянные в деревне на кусок мыла. В холодные дни плохая обувь стала причиной пропуска занятий.
Когда Инну ставили в пример, девочки язвили:
— В валенках каждый бы пошел.
Инна смущалась, предлагала меняться обувью, но никто, конечно, не принимал ее предложения.
Однажды в метельный день, когда страшно было открыть дверь на улицу, все решили остаться дома. Только Инна, как всегда, встала и начала собирать книги.
Вымылась, поела, хотела надеть валенки, но под топчаном оказался только один. Второй куда-то исчез, словно сквозь землю провалился. Марианна неосторожно хихикнула:
— Придется и тебе остаться дома.
Инна беспомощно оглядела подруг, потом, что-то вспомнив, побежала в кладовку и принесла оттуда свои летние тапки. Накрутила на одну ногу полотенце, засунула ее в тапок, надела на другую валенок, взяла портфель и молча вышла.
Долго смотрели подружки в окно, пока темная фигурка, то и дело подпрыгивая на одной ноге, не исчезла совсем. Лора, самая старшая, красивая и властная девочка,
