Плывет, плывет кораблик, Кораблик золотой, Везет, везет подарки, Подарки нам с тобой. На палубе матросы Свистят, снуют, спешат, На палубе матросы — Четырнадцать мышат. Ведет корабль утка, Испытанный моряк. — Земля! — сказала утка. — Причаливайте! Кряк![1]
Это был последний куплет старой английской морской песенки, но когда певец затянул его вновь, он позволил себе слегка изменить текст и спел: «Утка, испытанный директор и сказала утка… Кряк!»
Мистер Шарплесс вертелся во сне. Он знал этот припев, который часто пел сам, будучи школьником. Значит, он видел сон, и сон возвращал его в прошлое. Однако изменение, которое внес певец, казалось ему непочтительным по отношению к его нынешней должности.
— Директор утка! Директор утка!
Но певец пел в настоящем времени!
— Что означает этот фарс? Я заставлю тебя заткнуться, поганый гад!
— Нет, — ответил голос, — я не замолчу, а что касается поганого гада, то ты сам такой! Ха-ха! Директор — утка!
Припев зазвучал с новой силой, и мистер Шарплесс принялся как сумасшедший носиться по комнате.
Наконец голос затих.
— Я выпил два стакана скотч-эля перед сном, — пробормотал директор. — Это слишком крепкое пиво сбило меня с катушек.
— № А 16 смоется в один из этих дней! — внезапно сообщил голос.
— А 16! — завопил директор, потеряв сдержанность.
— Да, Левери! Вы еще не совсем проснулись, жалкая птичка!
Это было слишком. Куда подевалось хладнокровие директора?
— Если поймаю тебя, расстреляю из револьвера! — завопил он.
— Слишком быстро придется бежать! — послышался ответ. — Но сейчас помолчу, я устал от беседы. Запомните: Левери сбежит! А теперь хватит, пора спать!
— Завтра посоветуюсь с врачом, — вздохнул Шарплесс.
Таинственный певец оказался прав: директор так и не смог заснуть.
* * *
Той же ночью мистер Стиллер, главный надзиратель тюрьмы Хиллстон, пережил самое сильное унижение в жизни. Он всегда мучился бессонницей, а потому имел привычку обходить все постоялые дворы Хилл стона почти до зари. Даже самые близкие таверны располагались довольно далеко, и надзиратель часто возвращался домой на заре. В тот вечер он задержался дольше обычного и, чтобы сократить путь, пошел по тропинке вдоль речушки Хилл. Выйдя на берег, он увидел мужчину, сидящего на столбиках для причаливания плоскодонок.
— Доброй ночи, — поздоровался Стиллер, человек по натуре довольно общительный.
— Добрый вечер, — сказал человек, — довольно темно, но воздух чист и прохладен. Его приятно вдыхать.
Мистеру Стиллеру казалось, что он узнал голос, но не мог идентифицировать говорящего человека.
— Вы правы, — ответил он, чтобы сказать что-то. — У ночи есть свое очарование…
— При условии, что гуляешь под открытым небом, а не сидишь в ужасном доме, как этот.
— Послушайте, — возбужденно откликнулся Стиллер, — не надо говорить дурно о тюрьме Хиллстон. Это — образцовое заведение!
— Где очень плохо относятся к бедным людям! — запротестовал голос.
Стиллеру показалось, что ему влепили пощечину, поскольку теперь он знал, кому принадлежит голос. Он чиркнул спичкой и поднес ее к лицу человека.
— Боже праведный, — едва сумел произнести он.
— Вам не надоело рассматривать меня таким образом? — обиделся человек. — Мне кажется, у вас было достаточно времени утром.
— Джонс! — завопил Стиллер. — Что вы здесь делаете?
— Я дышу воздухом, как видите, — флегматично ответил Барнаби Джонс, — и это не должно удивлять со стороны человека, которого вы засунули в самую маленькую камеру тюрьмы Хиллстон. Завтра я надеюсь подать жалобу джентльменам из комиссии.
— Вы немедленно вернетесь в камеру в моем сопровождении, — приказал Стиллер.
— Как бы не так! Я достаточно взрослый, чтобы найти дорогу сам и вернуться, когда мне захочется.
Надзиратель был, конечно, не согласен и, как тигр, бросился на беглеца. Но художник был готов к атаке. Мистер Стиллер получил несколько затрещин, а потом последовал удар кулаком, пославший надзирателя в грязь.
— Это за утреннюю пощечину, — воскликнул Джонс, удаляясь. — И постарайтесь впредь оставить меня в покое!
Стиллер с трудом поднялся. С помощью охапки травы он стер, как мог, грязь с формы и, хромая, поплелся в сторону тюрьмы.
— Побег, — простонал он. — Первый с момента существования нашего заведения! Какая напасть! Увы, это — конец нашей спокойной жизни! — По мере приближения к тюрьме его мозг светлел, и он упрекнул себя в ночных возлияниях. — Наверное, я видел призрака, — бормотал он. — Сейчас пойду проверю камеру D 155!
