Короткий зимний день сменился сумерками, а он все сидел и смотрел на нее. Когда стало совсем темно и уже невозможно было различить ее лицо, он встал, включил лампу и задвинул шторы на окнах, чтобы укрыться от зимней ночи. За окном, в лучах света, падающего из окна, кружились крупные снежинки.
Он вновь сел рядом с ней, подумав о том, сможет ли когда-нибудь рассказать ей, как давно и как сильно он ее любит. Что бы ни утверждала местная молва, он вовсе не был влюблен в нее с тех пор, когда она была еще ребенком. Тогда она была всего лишь одной из дочерей Настоящего Мужчины, с редкими зубами и разъезжающимися во все стороны ногами, как у жеребенка. Когда он бывал дома, он часто заставал Руфу на своей кухне. Она сидела рядом с его матерью и Элис и с серьезным видом помогала им чистить горох или месить тесто для пирога. На протяжении многих лет Настоящий Мужчина обращал его внимание на расцветающую красоту Руфы. Эдвард замечал это теоретически, но влюбился он в нее только тогда, когда ушел из армии.
Сначала они были друзьями. Руфа, в отличие от всех остальных, видела, как тяжело он переживает смерть матери, насколько глубже стала его депрессия и ощущение оторванности от нормальной жизни. Интересно, догадывалась ли она, как сильно он нуждался в ней в такой долгий и такой тяжелый год?
Момент озарения наступил для него в тот день, когда Настоящий Мужчина организовал в Мелизмейте грандиозный пикник в честь дня рождения Розы. В самый разгар праздника вдруг полил проливной дождь, и все поспешили укрыться. Эдвард оказался рядом с Руфой. Он смотрел на ее мокрые волосы и смеющийся рот и вдруг осознал, что чувствует по отношению к ней. Он понял, что любит ее и что это очень серьезно.
Он с грустью смотрел на лицо жены. Может, все дело в освещении, но она выглядела немного лучше. Ее губы слегка порозовели.
Эдвард в который уже раз вспомнил о той единственной ночи, когда он потерял контроль над собой. Во всем был виноват бренди. Бедняжка Руфа напилась, как скунс, она едва стояла на ногах, она ничего не соображала. Ему было стыдно за себя, за то, что он овладел ею, но никогда в жизни он не испытывал такой безумной страсти. Она кончила, а потом отключилась, но он не остановился. Он продолжал заниматься любовью с женщиной, которая была без сознания. «Мое место в сумасшедшем доме», — подумал он.
Воспоминание о той ночи заставило его вновь испытать стыд. На следующий день он пришел в ужас, глядя на страшные мучения Руфы.
Со дня смерти Настоящего Мужчины Эдварда глубоко тревожила ее исключительная ранимость. Одному Богу известно, что испытывала она, глядя на мертвое тело отца. Он сожалел о том, что так безжалостно говорил ей о невыносимом. А еще он отчитывал ее за горы варенья, наваренные вместо того, чтобы спасти дом, выставленный на аукцион. Это по его мнению, а Нэнси, как всегда бросившаяся на защиту сестры, выпалила, что Руфа занимается этим для того, чтобы заплатить проклятым владельцам похоронного бюро. Потом Эдвард целый день колол дрова, чтобы хоть как-то избавиться от угрызений совести. Он ни за что бы не согласился воспользоваться ситуацией и жениться на Руфе, если бы бедняжка не была полна решимости выйти замуж за кого-то другого. Слава Богу, что ей не удалось этого сделать — он успел подхватить ее на самом краю обрыва.
Руфа вздохнула и заворочалась. Она взглянула на потолок, а потом повернула голову в сторону Эдварда. Он был рад, что затравленное выражение на ее лице исчезло, как только она увидела его.
— Сколько сейчас времени?
Эдвард подошел к дивану и сел у нее в ногах.
— Почти семь.
— Сколько? О Боже…
Он положил руку ей на плечо.
— Не волнуйся. Я все-таки приготовлю тебе чай.
— Я просто не верю. Я проспала целых три часа. — Она улыбнулась, глядя ему в лицо. — Я рада, что ты все еще здесь. Если бы ты ушел, я бы подумала, что ты мне приснился. Ты мне постоянно снишься. Если ты пойдешь на кухню, принеси мне, пожалуйста, стакан воды. Мне надо принять таблетки. — Она приподнялась на локтях, поискав взглядом свою сумочку. — Просто невероятно. Я чувствую себя намного лучше.
— Ты выглядишь отвратительно, — сказал Эдвард. — И конечно же, я здесь. Я никуда не собираюсь уходить.
— Адриан все-таки выдал меня, да?
— Да, слава Богу, — сказал Эдвард. Он все-таки порядочный человек.
— Он был невероятно добр со мной. Несмотря на то что болеть, по его мнению, неприлично.
— Я не удивлен, что ты заболела. Здесь нет ни крупицы еды, и к тому же ужасный холод. Нельзя ли подкрутить батареи, чтобы было теплее?
— Боюсь, теплее они уже не будут.
— Ну ладно, тогда оставайся под одеялом.
Эдвард заварил свежий чай и достал печенье, с трудом подавив в себе желание прочитать ей нотацию. Все это свидетельствовало о том, в каком состоянии она находилась. У нее была самая настоящая депрессия. И это в значительной степени его вина, ведь он не сразу понял, что ведет себя как полный эгоист.
Когда он принес ей чай и стакан воды, Руфа уже сидела. Она сняла перчатки и попыталась пригладить волосы.
— Большое спасибо. Как там все? У Линнет все в порядке? Мне ужасно не хотелось пропускать ее день рождения.
— У всех все в порядке, — сказал Эдвард, присаживаясь рядом с ней. — Они почувствуют себя еще лучше, когда ты скажешь, что возвращаешься домой.
— А я возвращаюсь домой? — Руфа была озадачена, пытаясь вспомнить, почему она не может поехать с ним.
— Да, — твердо произнес он. — Сейчас я выпью свой чай и увезу тебя из этого дома.
— Я не знаю, смогу ли я.
— Ты не хочешь?
Ее глаза наполнились слезами.
— Хочу. Больше всего на свете.
Эдвард взял ее холодную руку и поднес к губам.
— Ру, дорогая, все закончилось. Позволь мне позаботиться о тебе.
Она покачала головой.
— Я не могу. После того, что я сделала.
— Моя дорогая, все уже забыто.
— Но не мною, — сказала Руфа.
— Дело не в прощении. — Эдвард говорил таким нежным и ласковым голосом, что Руфа заплакала. — Я разыскивал тебя столько времени не для того, чтобы ты попросила у меня прощения. Это я должен просить у тебя прощения. Я вел себя нечестно по отношению к тебе, когда не рассказал тебе о Пруденс. — Ему очень не хотелось говорить о Пруденс, чтобы не выглядеть в глазах Руфы униженным. Это было примерно так же, как давать свидетельские показания в Международном трибунале по расследованию военных преступлений. — Я не рассказал тебе всю историю. Я считал, что она не имеет никакого значения, потому что все это было в прошлом. Я забыл, каким возмутителем спокойствия может быть Пруденс.
— Ты рассказал ей о нас, — с горечью проговорила Руфа.
— Мне не с кем было поговорить, поэтому я решил поговорить с ней, — сказал Эдвард. — Я еще тогда понял, что мне не следовало этого делать. Извини меня.
