Однако ни помочь ему, ни показать, что все понимает, медсестра не могла.
Впереди показался еще один перекресток, но кареты видно не было. По какой же из четырех дорог поехали беглецы? Скорее всего, прямо!
Коляска летела теперь в бешеном галопе, и когда Гектор дернул за повод и едва не перевернул ее, круто свернув вправо, встала на два колеса. Монка швырнуло на Эстер, так что оба они едва не вылетели из кузова: их спасла только тяжесть тела детектива, придавившая девушку к полу.
Сыщик яростно выругался, когда коляска, едва выровнявшись и пролетев несколько ярдов, вновь свернула в сторону моря, на сей раз швырнув седоков в противоположную сторону.
– Что вы, черт возьми, делаете, маньяк проклятый?! – рявкнул Уильям и попытался схватить старика за плечо, но промахнулся.
Тот не обращал на него внимания: впереди них снова неслась карета. Можно было разглядеть развевающиеся волосы Элестера и Уну, прижавшуюся к брату: казалось, они сжали друг друга в объятиях.
Улица опять сделала поворот, и теперь обе повозки мчались вдоль узкой глубокой реки. К ее берегам были причалены баржи и рыбачьи суда. Какой-то мужчина отпрянул с дороги, неистово ругаясь. С ревом пустился наутек ребенок.
Торговка рыбой, взвизгнув от страха, швырнула в пронесшуюся мимо нее карету пустой корзиной. Одна из лошадей взметнулась на дыбы, опрокинув другую. Медленно, как во сне, их поволокло на причальную стенку и вниз, к воде. Карета опрокинулась, и послышался пронзительный хруст оглоблей. На какое-то мгновение кузов повис в воздухе, а затем рухнул в реку, увлекая с собой ехавших в ней людей. Лошади, зацепившиеся упряжью за сваи, удержались у кромки воды и теперь в ужасе ржали, дрожа всем телом.
Гектор, откинувшись назад, что было сил натянул поводья, удерживая свою лошадь. Монк выскочил из коляски и бросился к берегу. Эстер ковыляла за ним по камням, цепляясь за них подолом и спотыкаясь.
Карета уже почти скрылась под водой, погружаясь в многовековой слой ила. Брату и сестре удалось выпутаться из обрывков сбруи, и теперь они оба старались удержаться на поверхности.
Следующие мгновения навсегда запечатлелись в памяти мисс Лэттерли. Элестер глубоко вдохнул и в два-три взмаха подплыл к Уне. На секунду они оказались лицом к лицу. Потом он медленно вытянул руку и, схватив тяжелые, намокшие волосы миссис Макайвор, погрузил ее голову в зловонную мутную воду. Она забилась, но Фэррелайн не выпускал свой жуткий груз, не обращая внимания на хлеставшие его по лицу волны.
Сыщик глядел на них, застыв от ужаса. Эстер пронзительно закричала – кажется, в первый раз за всю свою жизнь.
– Да простит тебя Господь! – хрипло проговорил Гектор.
Все закончилось очень быстро. Волосы Уны бледным пятном заколыхались на поверхности воды, а вокруг ярким ковром распластался подол ее платья. Она не шевелилась.
– Дева Мария, Матерь Божья! – прошептала за спиной Уильяма торговка, вновь и вновь осеняя себя крестом.
Элестер наконец поднял голову. Лицо у него было облеплено тиной и собственными волосами. Его силы иссякли: справиться с течением он был уже не в состоянии и сам понимал это.
Словно очнувшись от кошмара, детектив обернулся к торговке.
– Есть у вас веревка? – требовательно бросил он.
– Пресвятая Дева! – в ужасе отшатнулась та. – Неужто вы хотите его повесить?!
– Да нет же, дура! – огрызнулся Монк. – Я хочу вытащить его!
С этими словами он схватил канат и, зацепив петлю за столб, обмотал другой конец вокруг пояса и бросился в воду. Его немедленно отнесло от причальной стенки и того места, где еще торчал из воды верх кареты.
На берегу уже собрался народ. Мужчина в грубом вязаном свитере и матросских сапогах ухватился за канат. Другой бросился к воде с веревочной лестницей.
Минут через десять Уильям вернулся. Рыбак, приняв у него оба тела, помог ему выбраться на причал. Сыщика трясло, с него ручьями стекала вода. Он с трудом поднялся на ноги под тяжестью мокрой одежды.
Небольшая толпа бледных от возбуждения людей, окружив их, зачарованно следила за тем, как они укладывают на прибрежные камни Уну. Кожа у нее была цвета серого мрамора, а глаза широко открыты. Рядом положили Элестера – холодного как лед, спокойного и теперь для нее недосягаемого.
Монк посмотрел на мертвую женщину, а потом инстинктивно, как всегда, поднял глаза на Эстер. Внезапно он осознал, насколько чудовищным было то, что теперь легло между ними. Он не мог забыть, даже если бы захотел, ночь в потайной комнате, так же, как не в его власти было задним числом изменить ее. И все же эта ночь пробудила в нем крайне неприятные ему чувства. Она сделала его уязвимым, беззащитным перед страданиями, к которым он не был готов.
Уильям видел по лицу Эстер, что она понимает это и тоже испытывает сомнения и страх, причем, будучи женщиной, – куда более глубокий страх. Но вместе с тем в ней жило твердое убеждение, что, несмотря ни на что, они вполне доверяют друг другу, и доверие это – слишком давнее и прочное, чтобы что-то могло его нарушить. Связывающее их чувство нельзя было назвать любовью, хотя оно допускало и любовь, и ссоры, и взаимный гнев. Имя этому чувству – истинная дружба.
Монка испугало, что она уже поняла: эта дружба для него дороже всего на свете. Он поспешно отвернулся и опять взглянул в мертвое лицо Уны. Протянув руку, детектив закрыл ей глаза – не из сострадания, а чтобы соблюсти приличия.
– Грехи волка возвратились в свое обиталище, – проговорил он негромко. – Продажность, подлог и страшнейший из всех – предательство.
