— Смотри, вон сидит парочка. Парижане. Парень с красоткой, оба расфуфыренные будьте-нате.
— Неужели. — Выучить сленг, на котором изъясняется Томми, невозможно. Я давно уже не пытаюсь.
— В Париже я любого американца узнаю в толпе. Пиф-паф! — Томми прищурился и сделал вид, будто стреляет из пистолета. — Французы ходят вот так, — тут он поднял плечи к ушам, — как будто им ледышку за воротник сунули. Англичане же шагают расправив плечи. «Подумаешь, лед за пазухой! Тоже мне, проблема!»
— А американцы?
Томми откинулся на стуле, расставил широко колени, заложил руки за голову в золотистых кудрях и произнес, растягивая гласные:
— Ну лед, и что? Я пью безо льда.
Мексиканец сказал бы: «Я притащил на спине кусок льда, порубил его мачете, но, кажется, неправильно». Томми поднял два пальца, чтобы нам принесли еще по стаканчику.
— Я больше не хочу, — возразил я. — Не оставляю наивной надежды, что вечером удастся еще поработать. Так что мне, пожалуйста, кока-колы.
Официант кивнул. Все официанты в ресторане были чернокожими, а гости — белыми. Как на оккупированной территории после прекращения огня, где соседствуют два враждебных племени: первое, в разноцветной одежде, раскованное и словоохотливое, беспечно развалилось на стульях, второе же молча стоит в накрахмаленных костюмах и белых рубашках, воротнички которых впиваются в темную кожу. В Мексике за столом обычно сидели гости в рубашках с накрахмаленными воротничками, а слуги были одеты пестро.
Томми сообщил, что «Кока-Кола» продает пятьдесят миллионов бутылок в день.
— Ты что, Элмо Роупер?
— Такого количества жидкости хватит, чтобы спустить на воду линкор. В буквальном смысле. Ничего себе, да? Французская национальная ассамблея проголосовала за запрет кока-колы: теперь по всей стране ее нельзя ни продавать, ни покупать. Из-за чего весь сыр-бор?
— Может, им не нравится, когда колу льют на спину.
— Ты собираешься вернуться домой и вечерком поработать? — Глаза у него ясные и светлые, впрочем, как и кожа; кажется, будто она не поглощает, а излучает свет. На его сияние должны слетаться мотыльки и радостно гибнуть в огне.
— День я могу провести с тобой. Но книга почти дописана, и все мои мысли сейчас только о работе.
— Мешай дело с бездельем!
— Или окочуришься раньше времени, если верить моей стенографистке.
Том подался вперед, ущипнул меня за плечо и цокнул языком. Потом снова откинулся на спинку стула и бегло огляделся по сторонам, словно боксер на середине поединка.
— Что слышно от твоих барыг?
Я задумался.
— Сдаюсь.
— Насчет твоего фильма.
— Ах вот оно что. Не знаю. Никогда не знаешь, откуда в Голливуде ветер дует.
— Слушай, я могу его продать. Сделать твой фильм сенсацией сезона.
— Я-то думал, тебе хочется посмотреть на Роберта Тейлора. А теперь ты намерен его продавать?
— Дружище, ты меня не слушаешь. Я собираюсь заняться рекламой. На прошлой неделе ходил на собеседование в агентство.
— Я слушаю. Ты намерен рекламировать кандидатов в президенты. Знаешь, ты им нужен прямо сейчас. Всем четверым.
— Вот видишь! Четыре претендента — и ни одного победителя, как я погляжу. Избави нас боже от этого зануды Тома Дьюи с усами щеточкой.
— Едва ли это возможно. Газеты утверждают, что дело решено. Демократы раскололись на три фракции, и Дьюи осталось только дождаться, пока его утвердят в должности. Сегодня в передовице написали, что кабинету Трумэна лучше бы прямо сейчас уйти в отставку и не мешать.
— Не может быть. Дьюи и на республиканца-то не похож. Скорее, на продавца журналов.
— Ничего себе продавец. Даже не проводит предвыборную кампанию. «Прекрасная Америка» не тянет на политическую платформу. Наверно, не хочет опускаться до уровня Трумэна, чтобы не выглядеть неуверенно.
Томми закрыл лицо руками.
— Только не Том Дьюи с усами щеточкой! Пожалуйста! Не хочу в следующие четыре года видеть эту образину на всех фотографиях.
— Ты бы предпочел любовался на Строма Термонда?
— Фу, на этого слизняка!
Через веранду просеменила дородная дама в тесном бюстгальтере и эспадрильях. В Мексике, пожалуй, ее сочли бы в своем роде красавицей, но не в Америке. Томми с преувеличенным вниманием проводил ее глазами, как Чарли Чаплин в «Золотой лихорадке».
— Может, Скарлетт О’Хара не откажется поучаствовать в предвыборной кампании Строма, — предположил я. — А на свист диксикрата Ретта Батлера сбегутся все сторонники сегрегации.
Том поднял на меня широко распахнутые от удивления глаза:
— Да это же готовый образ кампании! У тебя талант! А в другую команду в роли главного зазывалы пригласим Генри Уоллеса, а за ним и либералы прискачут.
— Бедняга Трумэн, никого-то у него не осталось. Я читал, что он обратился к дюжине человек с предложением занять пост вице-президента, и все отказались. Как думаешь, это правда?
— Едва ли его выберут, так к чему им зря время тратить?
За соседний стол уселась молодая пара, и Том тут же прокомментировал:
— Побрякушки с брюликами. Ни дать ни взять важные шишки.
Молодой человек был красив как Адонис; похож на Томми, только помоложе. На девушке было теннисное платье и браслеты с бриллиантами.
— Моя секретарша ходила слушать Трумэна, когда он пару недель назад проезжал через Ашвилл. Она состоит в Лиге женщин-избирателей. Так что один голос за него уже есть.
— Да ладно тебе. Коротышка отпускает фальцетом сальные шуточки с площадки вагона.
— Она рассказывала, что его выступление собрало немало народу.
— Кто бы спорил. Единственное, чего ему удалось добиться за последние два года.
— Ты несправедлив. Республиканцы зарубили все законопроекты, которые он подавал в Конгресс. Какое им дело до минимальных зарплат или строительства жилья? Они ломятся на процессы над коммунистами, чтобы посмотреть, как Элджеру Хиссу предъявят обвинение в шпионаже.
Томми промурлыкал на джазовый манер несколько тактов из «Я схожу с ума по Гарри».
— Томми, это правда. Если бы ты читал что-то кроме «Эха», ты бы знал это.
— Ладно, хватит об этом. Гарри Трумэн получит два голоса.
— Я не хожу на выборы. Никогда не голосовал.
— Правда? Умереть не встать. Я думал, ты вроде Генри Уоллеса. Возвышение простого человека и так далее. Все критики трубят об этом.
— Политика в этой стране не всегда такова, какой кажется. Я не считаю себя… как бы это сказать? Вправе.
Томми, похоже, искренне удивился:
