В начале семидесятых годов в связи с возросшим притоком иммигрантов из Советского Союза Министерство абсорбции, влачившее до тех пор блаженное полубездельное существование, было реорганизовано и укреплено богатыми фондами и новыми кадрами. Основную массу приезжих составляли не токари-пекари-слесари, которые и сами без труда находили работу, а люди более изящных профессий, музыканты-художники-писатели-поэты. Было среди них и немало кино– и телевизионных работников. И всем им тоже надо было чем-то кормиться. Об этом и должно было заботиться Министерство абсорбции.
Не знаю, кто порекомендовал меня в министерство в качестве специалиста по кино и телевидению. Тоже мне, нашли «специалиста»! Тем более по трудоустройству этих специалистов. Нет, сама я туда, на чиновничью службу, не просилась. Честно говорю, не хотела я этой работы. Но, когда позвали, благоразумие взяло верх. Зато я предъявила им такие требования, что по всем понятиям они должны были бы с негодованием послать меня подальше. А именно: на службе появляться раз в неделю или в случае крайней необходимости. Просителей принимать дома, причем в любое удобное для них время. Отчетов о проделанной работе не писать. На совещания не являться. Переписку, если понадобится, вести по-английски. Ну, и чтоб оплачивали мой телефон (я тогда жила у хорошей женщины, которая отдала мне под жилье свой салон, навешивать на нее еще и телефонные счета было бы просто неприлично). И министерство, ошарашенное своей реорганизацией и непривычным навалом работы, согласилось на все эти условия! Трудно поверить, но факт.
Очень скоро мне стало ясно, что весь громоздкий, дорогостоящий механизм министерства, со всеми своими отделами, подотделами, секциями и многоступенчатой начальственной иерархией, крутится наполовину вхолостую. А то и больше, чем наполовину, если судить по моей деятельности. Нет, я не была ленива и не отлынивала от своих обязанностей. Я принимала посетителей в любой час дня и вечера. Я поила их чаем и кофе, а особенно голодным давала бутерброды. Я выслушивала их горделивые рассказы о том, как много и хорошо они успели сделать на прежней родине, и их горькие сетования на то, что здесь никто их достижений не знает и не признаёт. Я от всей души сочувствовала им, прекрасно понимая их положение. И это было более или менее все, что я могла для них сделать.
Правда, у меня был список мест, где теоретически эти люди могли бы понадобиться. И я по многу раз в день звонила по телефону в эти места – на киностудии, в киношколу, на телевидение (один-единственный канал). Не так уж и много было тогда таких мест. И ни в одном из них не нужен был ни сценарист (без языка), ни режиссер (без языка), ни директор картины (без языка), и все – без знания здешней жизни и обычаев. За полгода напряженной работы мои достижения были таковы: два режиссера, румынский и русский, получили с моей помощью скромные бюджеты на первую короткометражку, два оператора – с ними было несколько проще, и два осветителя, с ними еще проще – устроились на работу. И это все.
Мой непосредственный начальник (помню только имя – Барух), человек, горячо преданный своей работе и не жалевший на нее ни сил, ни времени, на мои жалобы насчет неэффективности моих трудов лишь грустно улыбнулся и сказал: «Терпи. Ты хоть какое-то облегчение даешь людям, они хоть душу с тобой могут отвести. А посмотри на меня – чуть не целый день приходится заниматься пустой секретарской работой. А у меня ведь есть три секретарши! Но они получают грошовые зарплаты и ничего толком не умеют. Я бы на все их три зарплаты нанял одну, профессиональную, деловую, но – нельзя. Тебя они хоть за человека считают, твои киношники, а меня просто за бездушного бюрократа, который ничего не хочет для них сделать».
Да, хороший у меня был начальник – и сам старался как мог, и меня не притеснял. Там и еще были дельные люди, самоотверженно пытавшиеся прорваться сквозь многослойный бюрократический заслон и исполнять свои обязанности, помогать новым гражданам найти работу. Некоторым иногда даже удавалось. Но сами они надолго там не задерживались. Когда спустя года два я позвонила в министерство, собираясь просить какой-то мелкой протекции у одного из знакомых мне людей, никого из них там уже не оказалось. И непосредственного моего начальника Баруха тоже не было. Никто этих людей не увольнял. Они сами, отчаявшись, уходили из этого теплого места туда, где их энергия и опыт могли принести реальную пользу.
Самое интересное, что в конце концов все как-то утряслось – тем или иным образом. Помимо министерства. Многие уехали в другие страны, не найдя там, впрочем, особенно горячего приема. Кое-кто поменял профессию. А некоторые, самые упорные, нашли даже работу по специальности (кроме сценаристов, однако).
Мой контракт заканчивался через полгода. Это был испытательный срок. Невзирая на мои слабые успехи, я его, оказывается, прошла. И теперь предстояло решать: оставаться ли на службе, дожидаясь твердо обещанного «постоянства», или уходить? Условия постоянной работы были уже несколько иными, нежели те, что я сумела выцыганить раньше: на службу ходить четыре раза в неделю, пятый день библиотечный. Приходя и уходя – отмечаться. Посетителей принимать за выделенным мне в общей комнате рабочим столом, в определенные часы. Отчеты писать. На совещания и заседания являться.
Но зато! Зарплата существенно выше, чем прежде, и будет расти дальше по мере накопления стажа. Да зарплата еще что, сколько сопутствующих благ! Надбавка за владение языками. Надбавка за специальные знания. Прекрасный пенсионный фонд. Фонд для повышения квалификации. И еще какие-то фонды, скидки и надбавки, всего не упомнишь. На пенсию оттуда уходят благополучно и рано и могут еще пожить в свое удовольствие.
Надо быть просто ботаником, как говорят в России, или астронавтом, как говорят здесь, чтобы такую работу бросить. Ах, если бы я была ботаником или астронавтом! Какие заманчивые профессии. Но я не была ни тем, ни другим, то есть в известном смысле и тем и другим – и работу эту бросила. Потому что чиновником я точно быть не могла. Не подходила мне эта работа, а вернее, я для нее совершенно не годилась. И давно бы пора мне это усвоить. Я и усвоила наконец. Больше я устроиться «на работу» никогда не пыталась.
Все это было сорок с лишним лет назад. С тех пор все годы я оставалась «вольным стрелком» без нормальной зарплаты. И все эти годы я зарабатывала какие-то деньги, и платила налоги (небольшие, впрочем, поскольку и заработки большими не бывали), и не помирала с голоду, и даже, по милости государственной жилищной компании «Амидар», купила себе удешевленную квартирку. И даже, благодаря бурной инфляции, банковскую ссуду выплатила за каких-нибудь шесть-семь лет вместо двадцати пяти.
Но я совру, если скажу, что всегда добивалась всего только сама, без всякой поддержки.
Поступая в молодости в киноинститут (на самом деле хотела в университет на языки, но знающий человек объяснил мне, что не пройду из-за пятого пункта), я в глубине души не верила, что вся моя дальнейшая жизнь будет связана с кино. Кино я, как и все, разумеется, любила, но страстного стремления делать его, писать для него сценарии, в себе не ощущала. Пошла, потому что институт гуманитарный, звучит интересно, и люди наверняка интересные. Как трудно, оказывается, туда поступить, я еще не знала, но это другой сюжет. Поступила. Профессии институт мне, разумеется, не дал – где и кто может научить человека придумывать и писать? Так только, общие правила и форматы. Для этого и в институте учиться не надо. Но он дал мне очень неплохое общее гуманитарное образование, и за это я ему благодарна. Особая моя любовь и благодарность нашей преподавательнице иностранной литературы, ныне покойной Ольге Игоревне Ильинской. Я благодарна ей даже не за те знания, которые она нам давала, а за ту высокоинтеллектуальную атмосферу, которую она создавала на своих лекциях. В этой атмосфере мы и сами чувствовали себя, пусть на краткое время, умнее и достойнее.
