Дженнак вытянул руку над блистающим золотистыми искрами фиордом.
— Вернемся ли мы сюда? Увидим ли снова зарю с берегов Иберы? Через пять или десять лет?
— Я не вернусь и не увижу, — сказал Грхаб. — Слишком я стар, балам, а через десять лет буду еще старше.
— И я не увижу, — с грустной улыбкой произнес Чоч-Сидри, прижимая к груди ларец.
Дженнак пристально посмотрел на него:
— Почему? Ты вдвое моложе Грхаба! Разве ты не хочешь возвратиться со мной в Риканну и пройти на драммарах все Длинное море из конца в конец?
— Хочу, светлый господин, очень хочу. Но возраст не всегда ставит печать на человеческом лице, и годы наши не записаны на лбу знаками Юкаты.
С этим загадочным замечанием Сидри продолжил спуск. Они шли молча и молча поднялись на борт заполненного людьми «Тофала». Грхаб ловко вскарабкался на рулевую палубу, жрец лез по канату отдуваясь — видно, отвык на берегу от морских порядков. Дженнак, вытянув руки, достал до перил балкона, подтянулся и взлетел на второй ярус. Полотняные створки там были раздвинуты, и в глубине хогана Чоллы, уже прибранного, с расставленной мебелью и разложенными коврами, грустно сидели ее девушки. Пригибаясь, он подошел к ним, потрепал тугую щечку Шо Чан, погладил Сию Чан по черноволосой головке.
— Она вернется, пчелки, она вернется! Не грустите!
— Будет так, как сказал господин, — с благодарной улыбкой прошептала Шо Чан. Но Сия Чан добавила:
— Все в руках Шестерых!
— Да будет с нами их милость, — пробормотал Дженнак, покидая хоган.
На верху кормовой башенки рулевые и сигнальщики уже стояли по местам, Челери нетерпеливо катал навигаторский жезл меж корявых ладоней, ОКаймор, с дымящейся скруткой в зубах, устроился на обычном месте, на ящике с инструментами. Был он в юбке и кожаной куртке, перехваченной поясом, в высоких сапогах, украшенных пластинками перламутра, в бронзовом нагруднике с медальоном, волной, взметнувшейся над пальмами. За поясным ремнем у него торчали два изогнутых кейтабских клинка, длинный и короткий, и блестящая зрительная труба.
— Трубить, светлый господин? — спросил О’Каймор, едва голова Дженнака возникла над перилами. — Груз на месте, лошади тоже, а людей сейчас пересчитают. Может, кто из моих ублюдков решился сбежать… Ну, пусть! Захочет, вернется домой на черепахе Сеннама.
— Труби, — велел Дженнак, наблюдая, как Саон и тарколы строят одиссарцев по десяткам. — Скажи, чтоб трубили три раза через каждые сорок вздохов.
Громкий резкий вопль горна взметнулся над пристанью, над скалами и над водой — последнее напоминание запоздавшим, последний звук Эйпонны, раздавшийся на этих берегах. Еще дважды пронзительно вскричала раковина, но никто не показался ни в покинутом лагере, ни в хольте Умбера, никто не вынырнул из толпы женщин и рабов, галдевшей на причале. Все были на кораблях — все, кроме двадцати погибших одиссарцев, Цина Очу, арсоланского жреца, и Чоллы Чантар, бесценного живого талисмана. Но боги шептали Дженнаку, что она жива и вполне благополучна, а это значило, что послезавтра, в День Голубя, она вернется в свой уютный хоган. Вернется! А похититель ее будет лежать в своем хольте с переломленным хребтом.
Челны вывели «Тофал» на середину бухты, и люди Челери принялись поднимать парус, синий треугольный тино. За «Тофалом» следовал «Сирим», к его корме пристраивался «Арсолан». Штормовые балансиры на всех кораблях были спущены, чтобы обеспечить большую устойчивость и плавучесть — сейчас драммары несли в полтора раза больше народу и дорогой груз, лошадей, серебро, припасы. Было бы насмешкой судьбы потерять все это в Бескрайних Водах!
Тино взял ветер, на передней мачте поставили квадратный кела, на задней — малый и большой чу. Паруса вздулись, «Тофал» прыгнул вперед, как застоявшийся конь, Челери вскинул свой жезл, определяя силу и направление ветра. Скалистые стены фиорда медленно разошлись, резвая морская волна качнула корабль.
О’Каймор, поднявшись, велел подать кубок вина, почти столь же прекрасный, как голубая чаша Ветров, подаренная им Дженнаку. Пошептав что-то над кубком и обменявшись взглядами с Челери, тидам вылил напиток за борт, а следом швырнул и выточенный из раковины сосуд.
— Для Морского Старика, — пояснил он. — Паннар-Са не то что Кино Раа, он приемлет жертвы. Но не кровью лошадей, как ублюдочные боги волосатых. Если ему нужна кровь, настоящая кровь, человечья, он приходит и берет ее сам. И тогда… — Тут О’Каймор повысил голос, поглядел на рулевых и сигнальщиков и склонился перед Дженнаком, — тогда, милостивый господин, лишь ты и рука Сеннама — наша защита!
— Не поспешил ли ты с жертвами? — спросил Дженнак, испытывая мучительное чувство неловкости. — Ведь мы еще не идем домой. Мы отправляемся в набег, тидам!
— Ну и что? В набег, так в набег. — О’Каймор щелкнул пальцами, приказывая поднести еще вина. — Выпьем за набеги, мой вождь! Ибо всякий набег сулит прибыль.
— Свое бы вернуть, — буркнул Дженнак, но от чаши не отказался.
* * *
Лоуран, хольт Ута, был велик и стоял над бухтой на отвесной скале, куда забраться в дождливый сезон было бы делом опасным или совсем немыслимым. Дженнак полагал, что враг его так и будет обороняться на своем утесе, прикрываясь стенами Длинных Домов, однако Ут был, вероятно, человеком отчаянным. Когда драммары приблизились к берегу, все лоуранское войско, без малого тысяча бойцов, растянулось нестройными рядами на поросшем травой лугу, что лежал от скалы слева; а за войском, на склоне невысокого холма, сгрудились женщины и дети и сотни рабов в кожаных ошейниках. Казалось, все население покинуло хольт, чтоб полюбоваться, как их господин и повелитель вспорет иноземцам животы, перережет глотки, разобьет черепа, усеяв трупами луг, галечный пляж и морские волны. Если вспомнить, что Ут уже оценил мощь одиссарских клинков, такое поведение было наглостью и вызовом. А двойной наглостью было то, что собирался он биться с одиссарцами в пешем строю, так как никаких всадников в его войске Дженнак не увидел.
Боги не любят наглецов, думал он, стоя между Грхабом и Саоном на носу «Тофала». Все пять кораблей неторопливо приближались к берегу, выпустив мощные лапы балансиров; на каждом находился свой отряд, и все они знали, куда становиться и что делать. Но теперь задача была отчасти сложней, а отчасти — легче: люди Ута могли помешать высадке, зато появилась возможность разделаться с ними в правильном бою, строй на строй, а не выкуривать с вершины отвесной скалы. Поразмыслив, Дженнак решил планов своих не менять, и только распорядился, чтоб кейтабцы пустили огонь, если лоуранские воины приблизятся к воде и к причалам, расположенным под самой скалой. На сей раз стрелять он велел не поверх голов, а прямо в головы.
Драммары двигались ровной линией, в строгом порядке: слева — «Тофал» и «Сирим» с одиссарскими воинами и островитянами из абордажных команд, справа — три малых корабля с бойцами Умбера Уриеского. Суда шли не к пристаням, а к отлогому берегу, но застрять там О’Каймор не боялся; балансиры, выдвинутые вперед и слегка притопленные, спасут от внезапных толчков, а если киль врежется в дно, так тоже не беда: вечерний прилив поднимет судно на добрых шесть локтей. Опыт разбойничьих налетов был у тидама так обширен, что он мог бы высадить отряд днем и ночью, у низинного или крутого берега, у скал, на мелководье или в заболоченной сельве, где деревья торчат прямо из воды. Для каждого случая у кейтабцев имелись свой способы и свои хитрости, отработанные поколениями предков в Рениге и Коатле, в дельтах Отца и Матери Вод, на Перешейке и островах Ринкаса, в холодных землях Кагри и на Диком Берегу. Но эта высадка, думал Дженнак, вряд ли обогатит тидама новым опытом; тут все было просто: спокойное море, легкий ветерок, ровный береговой откос, усыпанный галькой, а за ним — враги. И стоят они лицом к солнцу, будто вконец лишились разума: не увидеть им стремительных одиссарских стрел, не разглядеть блеска копий…
