неё медленно текла кровь.
— Это отрава для Хрейдмара? — обеспокоенно спросил я, но Гулльвейг коротко хохотнула:
— Конечно, нет. Это зелье куда мощнее.
Я выжидающе посмотрел на неё, прося пояснений, однако Гулльвейг вытащила платок из рукава и утёрла кровь, не встречаясь со мной взглядом. Превозмогая боль, она подошла к кипящему котлу и принялась помешивать его, наблюдая, как меняется цвет зелья. От болотистого оттенка, дарованного травами, ничего не осталось: вместо этого ярко-красная жижа пузырилась на огне.
— Андвари сказал, что ты хотела меня видеть, — я подошёл к ней поближе, морщась от запаха зелья.
— Ты сжёг всё в моих покоях Трудхейма? — требовательно спросила она, и я кивнул. — Хорошо. Конечно, там ничего особенного и не осталось, однако осторожность не помешает. Хотя некоторые из них были ценными, но ничего. Проследи, чтобы никто не нашёл дорогу к пещере хранителей корня — это крайне важно. Да и ещё: мой сокол спрятался в Ванахейме — навести его или попроси Фрейра, а то у него ветер в голове гуляет. Кстати, ты случайно не забрал мои наряды и украшения из…
— Гулльвейг! — рявкнул я. — Я не видел тебя два месяца, за твою голову объявлена награда, Дикая охота рыщет по всем мирам, а тебя волнуют свитки и платья?! Я врал асам и некоторые засомневались, что ты виновата. Не спал ночами, пытаясь придумать, как тебя спасти. Отводил воронов от Свартальфхейма ради тебя.
— Что толку? Награды ждёшь? Они всё равно здесь вместе с Дикой охотой, — равнодушно обесценила она все мои слова. — А что насчёт спасения: как успехи, мой мальчик, придумал чего?
Огонь вскипал в груди, но я сдерживался и холодно бросил:
— Да.
Гулльвейг любопытно взглянула на меня, тут же меняясь: из равнодушной глыбы льда превратилась в кошку, ожидающей лакомства. Как же она раздражала меня, но всё равно раз за разом вёлся на эти уловки, оставаясь подле неё.
— Расскажи, — ласково попросила ван, подходя ближе и проводя ноготком по моей ключице.
— Я попросил Андвари создать золотое кольцо на основе твоей крови, перьев воронов и шерсти гончих псов и зачаровать его рунами, — проговорил я, ожидая вердикта. — Оно должно будет скрывать тебя от них и не позволит даже уловить запах.
Гулльвейг прищурилась и задумчиво провела рукой по лицу, будто сомневалась. Тогда я выудил из сумки сложенный лист, на котором сделал набросок рунического узора, и показал ей. Ван внимательно разглядывала, еле слышно шепча надпись на языке ётунов, а затем вдруг отошла к столу и протянула мне золотую бутыль.
— Здесь моя кровь, — я с удивлением посмотрел на сосуд, в котором точно уместился бы целый кубок вина. — Да, много, но пользуйся с умом. И не смотри ты так во имя Имира: я колдунья и кровь — частый ингредиент.
— И даже не станешь спорить? — сомнения душили: такое поведение ей не было свойственно, и ван наверняка что-то задумала, не считая важным посвятить меня в свои планы.
Гулльвейг пожала плечами и, принюхавшись к зелью, проговорила:
— Попытать всегда можно. Узор одобряю — ты умный и опасный колдун, Локи Лаувейсон. А теперь скажи мне: Андвари согласился на эту задумку в уступку на твою помощь по изгнанию Нидхёгга? — я кивнул. — Что ж, понятно и ожидаемо. Он просил тебя призвать призрачное войско отца?
— Да, но по правде говоря…
Она прижала палец к моим губам, тихо прошептав:
— Не волнуйся — я позабочусь, обещаю, — и утянула меня в долгий поцелуй, толкая в сторону её спальни, скрытой за полотном.
Очаг трещал поленьями, вторя звуку разорванного платья, а Гулльвейг всё коварно улыбалась, падая на медвежью шкуру, служившую покрывалом. Я целовал её, сжимая в объятиях, и жар разгорался от каждого соприкосновения кожи к коже. Она обвила меня ногами, притягивая ближе и впиваясь ногтями в спину, сладко простонав. Ван извивалась подо мной, стараясь стереть все границы между нами. Капельки пота проступали на разгорячённых телах и медленно стекали вниз, прячась в ворсе меха. Вцепившись зубами в мои губы, Гулльвейг прокусила их до крови, облизываясь. Она отдавалась наслаждению, наплевав на всё.
За вторым полотном скрывалась купель, которая пошла паром, стоило только прошептать заклинание. Я отнёс изнеможденную ван в тёплую воду и устроился позади, аккуратно омывая её. Она не спорила, не ругалась и не метала бешеные взгляды, желая испепелить всех и сразу. И я бы многое отдал, чтобы это мгновение продлилось дольше.
— Я нанесу тебе татуировки, — произнесла ван, сидя на кровати в лёгком платье, что чуть намокло от её кожи. Грациозно встав, она вытащила из сундука ещё одну склянку со своей кровью и устроилась подле меня, заставив сесть. — Эта зачарованная кровь. Она поможет тебе призывать мертвецов, контролировать их и не сходить с ума. А ещё усилит твой сейд, — прошептала она, окунув пальцы в вязкую жидкость.
Я осторожно перехватил её запястье, оставляя поцелуй на браслетах кожи, и прошептал:
— Прошу тебя: не рискуй. Позволь помочь тебе и спрятать. Дождись кольца, слышишь?
Она медлила с ответом, наблюдая за мной:
— Тогда в ответ я попрошу не предавать Андвари. Не дай Свартальфхейму пасть к ногам Одина.
— Обещаю, — я стиснул её ладонь в своей, и ван улыбнулась. Так искренне, что любой бы поверил, как и я.
Гулльвейг выводила руны на языке ётунов, пряча в них моё имя и своё, а после рисовала агисхьяльмы. Боль была невыносимая: зачарованная кровь будто горела на мне, оставляя шрамы на спине и руках. В ноздри ударял стойкий запах горелой кожи, но я терпел, понимая смысл и благодаря ван за её колдовство. Закончила она только к утру, и, выпив целебный отвар, я провалился в беспокойный сон.
— Локи, вставай! Началось! — кричал Андвари, толкая меня в плечо и заставляя шипеть от боли. — Ну же!
Я недовольно поморщился, прикрывая потревоженную рану:
— Что началось? О чём ты говоришь?
Мысли вертелись в голове, сливаясь в единый навязчивый гул. Кожа саднила от оставленных татуировок Гулльвейг. Я оглянулся: ван исчезла, а передо мной стоял Андвари, облачённый в доспехи.
— Ты что тут делаешь?! — недовольно бросил я и прикрылся, вылезая из кровати и натягивая одежду. — Ты разве не должен делать кольцо, как мы договаривались?
Андвари вспылил:
— А чем я, по-твоему, занимался последние два дня?!
— Что?
Я замер, удивлённо глядя на дверга. Неужели я проспал два дня? Но… Я схватил кружку у подушки, из которой пил отвар, и принюхался: ромашка, календула и что-то едва уловимое и горькое, отдающее грибами — проклятие! Ван опоила меня снотворным.
— Где Гулльвейг? — находу бросил я, завязывая
