Тимон бросал еще и еще, но Хай преследовал его по каменистой, усеянной телами почве, и топор отбивал все копья – каждое, беспомощно вращаясь, падало на землю.
В отчаянии Тимон подобрал булыжник величиной с голову. Он высоко поднял его обеими руками и, шагнув вперед, бросил. Камень нанес Хаю скользящий удар в плечо и сбил на землю. Хай упал на спину, выронив топор.
Тимон бросился на него, в гневе и ненависти забыв обо всем. Хай приподнялся, устремившись вперед, как копье.
Голова Хая ударила Тимона в грудь около ребер, и из легких Тимона с резким звуком вырвался воздух. Тимон согнулся и опустился на колени, сжимая грудь обеими руками.
Хай нагнулся к нему и ударил по голове, как гладиатор, кулаком под ухо. Тимон без чувств свалился на камни.
– Я не могу убить тебя, Тимон, – долетал сквозь серую пелену и как бы с большого расстояния голос Хая. – Хоть ты и заслуживаешь смерти, как никто до тебя. Ты поднял меч против меня и моего царя – ты заслуживаешь смерти.
Туман перед глазами Тимона рассеялся, и он увидел, что лежит на спине, вытянув руки. Он попробовал шевельнуться и понял, что связан. Кожаные веревки плотно прижимали его к земле. Он повернул голову и увидел, что лежит на северной стороне острова, скрытый от наблюдающих с южного берега реки, и кроме Хая здесь никого нет.
Рядом горел небольшой костер. Хай разжег его от дотлевающих углей, и теперь в нем нагревался широкий наконечник копья с отбитым древком.
– У нас мало времени. Скоро меня станут искать, и тогда я ничего не смогу сделать, – начал объяснять Хай. – Я поклялся своим богам, поэтому не могу наказать тебя так, как ты заслуживаешь. Но у меня есть долг перед моим царем и народом. Я не могу допустить, чтобы ты снова поднял на нас меч. Римляне нашли способ предотвращать подобное, и хотя я ненавижу все связанное с римлянами, мне придется последовать их примеру. – Хай встал и склонился к Тимону. – Я ошибся в тебе. Никто не может приручить дикого леопарда. – В правой руке Хай держал топор. – Ты никогда не был Тимоном, ты всегда оставался Манатасси. Ты так же отличен от меня, как цвет твоей кожи отличается от моей. Между нами нет связи, это была иллюзия, и хотя говорим мы на одном языке, но слышим совершенно разные звуки. Твое назначение – стараться уничтожить все, что мне дорого, все, что создал мой народ. Мое назначение – защищать это не щадя сил и жизни. – Хай помолчал, а когда продолжил, в голосе его звучало искреннее сожаление. – Убить тебя я не могу, но могу сделать так, что ты больше никогда не поднимешь меч.
Запел топор. Тимон вскрикнул и застонал. На сожженной земле острова дергалась и дрожала, как умирающее животное, отрубленная правая рука.
Хай взял из костра раскаленный наконечник и прижег им перерубленные сосуды на культе. Потом перерезал ремни, державшие Тимона.
– Иди, – сказал он. – Теперь ты должен довериться реке. Скоро на остров придут мои люди.
Тимон дотащился до берега и у края воды оглянулся на Хая. Его огромное тело было искалечено и изранено, но глаза светились страшным огнем.
Он медленно вошел в воду, прижимая к груди обрубок руки. Течение подхватило его, голова превратилась в точку на широкой стремнине и исчезла за поворотом. Хай смотрел Тимону вслед, пока тот не скрылся из вида, потом подобрал с земли отрубленную руку, бросил в огонь и сверху навалил сухих листьев.
Бакмор выкопал на берегу реки ямы для сожжения, и они с Хаем обошли ряды павших, которые лежали на своем последнем деревянном ложе. Это был обряд прощания, и Хай остановился и посмотрел на старого Магона. В смерти командир гарнизона приобрел достоинство, которого ему не хватало в жизни.
– Сладок ли вкус славы, Магон? – негромко спросил Хай, и ему показалось, что Магон улыбнулся в своем сне.
Хай спел хвалу Баалу и собственноручно зажег погребальный костер.
Танит не было на стенах, когда они с победой вернулись в Сетт, но Хай нашел пророчицу в ее покоях. Она плакала, лицо ее побледнело, под глазами появились темные круги.
– Я боялась за тебя, мой господин. Сердце во мне горело, но я не плакала. Я держалась очень смело. Вытерпела весь этот ужас. И только когда мне сказали, что ты жив, я заплакала. Разве не глупо?
Прижимая ее к себе, Хай спросил:
– Ну что, похоже на стихи поэтов? Все такое же славное и героическое?
– Это ужасно, – прошептала Танит. – Ужасней, чем я могла себе представить. Отвратительно, мой господин, до того отвратительно, что я в отчаянии. – Она замолчала, снова припоминая все. – Поэты никогда не пишут о крови, о криках раненых и… обо всем остальном.
– Да, – согласился Хай, – мы об этом не пишем.
Ночью Хай проснулся и обнаружил, что Танит сидит рядом с его постелью. Неярко горела ночная лампа, и глаза девушки казались темными озерами.
– Что тебя тревожит? – спросил Хай. Она несколько секунд молчала и наконец сказала:
– Божественный, ты так нежен, так добр. Как ты мог делать то, что делал сегодня?
Хай задумался, прежде чем ответить.
– Это мой долг, – объяснил он наконец.
– Твой долг убивать этих несчастных? – недоверчиво спросила Танит.
– Закон обрекает восставших рабов на смерть.
– Значит, закон ошибается, – горячо сказала Танит.
– Нет. – Хай покачал головой. – Закон никогда не ошибается.
– Ошибается! – В голосе Танит опять звучали слезы.
– Закон – единственное, что спасает нас от хаоса, Танит. Повинуйся законам и богам, и тебе нечего будет бояться.
– Закон нужно изменить.
– Ах! – улыбнулся Хай. – Измени, сделай милость. Но пока они прежние, повинуйся им.
На следующее утро на рассвете в Сетт прибыл Ланнон Хиканус. Он привел два легиона в полном вооружении и пятьдесят боевых слонов.
– Боюсь, я пожадничал, государь, – сказал ему в воротах Хай. – Не оставил тебе ни одного. – Ланнон захохотал и обнял Хая, а потом, не отпуская его, повернулся к своим советникам.
– Кто из вас сказал, что Бен-Амон не будет сражаться?
Ночью, пока он был еще трезв, Хай спел сочиненную им песнь о битве на Кровавой реке, и Ланнон слушал и плакал, а потом крикнул своим военачальникам:
– Три тысячи против тридцати тысяч! Нам всегда будет стыдно, что мы не сражались рядом с Хаем Бен-Амоном в битве при Сетте. – Ланнон встал. – Представляю вам нового главнокомандующего всеми легионами Опета. Представляю вам Хая Бен-Амона, Топорника богов.
А потом царь и жрец напились до беспамятства.
Гондвени – один из двухсот племенных вождей венди, его территория граничит с пустынным ущельем Кал, землей изгнанников. Это толстый благополучный человек; будучи благоразумным, он исправно оставляет в условленном месте в скалах небольшие количества соли и мяса в дар изгнанникам. В силу своего благоразумия он также предоставляет кров и еду одиноким путникам, идущим в горы или возвращающимся оттуда, а когда они уходят из его поселка, память о них уходит вместе с ними.
