этом отношении я немного похожа на тетю Пег – депрессией мы обе, слава богу, не страдали. Со смерти Фрэнка прошло уже несколько десятков лет, и все это время меня окружали чудесные люди. Любовники, друзья, моя семья – настоящая семья, которую я сама себе выбрала. Я не мучилась от одиночества. Но продолжала тосковать по твоему отцу.
Другие люди, даже самые добрые и милые, не могли заменить мне его. Никто не мог сравниться с этим бездонным колодцем, моей личной исповедальней, без страха и осуждения принимавшей все, чем я делилась.
Не было другой столь же прекрасной темной души, вечно балансирующей между живым и мертвым мирами.
Не было другого Фрэнка.
Тебе пришлось долго ждать ответа на свой вопрос, Анджела, – кем я была для твоего отца и кем он был для меня.
Я попыталась ответить как можно честнее и подробнее. Поначалу я даже хотела извиниться за слишком длинный рассказ. Но если ты дочь своего отца (в чем я ни капли не сомневаюсь), то умеешь слушать. Я знаю, ты хотела бы знать всю историю от начала до конца. И мне очень важно было рассказать тебе все о себе – плохое и хорошее, благонамеренное и дикое, – чтобы ты сама решила, как ко мне относиться и кем меня считать.
Только хочу еще раз подчеркнуть, Анджела: мы с твоим отцом никогда не касались друг друга – не обнимались, не целовались, не занимались сексом. Он был единственным мужчиной, кого я любила по-настоящему, всем сердцем. И он меня любил. Мы никогда об этом не говорили, потому что слова тут были не нужны. Мы оба и так всё знали.
Тем не менее я должна сказать: с годами мы так сблизились, что Фрэнк мог положить мне на ладонь руку тыльной стороной, и это не причиняло ему боли. И мы сидели вот так в его машине – молча, наслаждаясь уютом этого легкого прикосновения.
Если бы не Фрэнк, я никогда бы не встретила столько рассветов.
И если я, держа его за руку в момент восхода солнца, что-то отняла у твоей матери или у тебя, я искренне прошу тебя о прощении.
Хотя мне совсем не кажется, что я вас обделила.
Вот и все, Анджела.
Мне очень жаль, что твоя мама умерла. Прими мои соболезнования. Но я рада, что она прожила такую долгую жизнь. Надеюсь, жизнь ее была счастливой, а смерть – мирной. Надеюсь, тебе хватит душевных сил пережить утрату.
А еще я рада, что ты меня отыскала. Слава богу, я до сих пор живу в здании «Ле Ателье»! Вот почему менять фамилию или адрес нежелательно: вдруг в случае необходимости тебя не смогут найти?
Впрочем, «Ле Ателье» уже не торгует свадебными платьями. Теперь это кофейня и фреш-бар, и заправляет им – кто бы ты думала – Натан Луцкий. Но зданием владею я. Марджори завещала его мне, зная, что из меня управляющий выйдет получше, чем из Натана. Она умерла тринадцать лет назад, вручив мне бразды правления, и я все эти годы заботилась о нашем доме. Я же помогла Натану с его маленьким бизнесом. Уж поверь, без помощи он бы и не справился. Милый мой Натан всем хорош, но подвигов от него ждать не стоит. И все равно я его обожаю. Он зовет меня второй мамой. И я рада, что мы близки, что он заботится обо мне. Лишь благодаря его стараниям я до сих пор здорова как бык, что в моем возрасте почти что неприлично. Он присматривает за мной, а я за ним. И нам хорошо вместе.
Вот как вышло, что я до сих пор живу в том же доме, что и в 1950 году.
Спасибо, что нашла меня, Анджела.
Спасибо, что попросила рассказать правду.
И я ее рассказала без утайки.
Пора заканчивать; добавлю лишь еще одно.
Давным-давно Эдна Паркер Уотсон сказала, что мне никогда не стать интересным человеком. Не знаю, сбылось ли ее пророчество. Не мне судить, интересный я человек или нет. Но еще Эдна сказала, что я принадлежу к худшему типу женщин и у меня не будет подруг, потому что меня всегда «тянет поиграть с чужими игрушками». Что ж, тут она ошиблась. Я была хорошей подругой многим женщинам на протяжении многих лет.
Я уже говорила, что есть две вещи, которые я делаю прекрасно: шитье и секс. Но я себя недооценила: есть и третья. Я прекрасная подруга.
И вот почему я об этом упомянула, Анджела: я предлагаю тебе свою дружбу, если ты, конечно, захочешь со мной дружить.
Не знаю, интересует ли тебя такая дружба. Возможно, ты и слышать обо мне не захочешь, прочитав мою исповедь. Возможно, я покажусь тебе презренной женщиной. Я тебя пойму. И хотя сама я не считаю, что заслуживаю презрения (по-моему, его никто заслуживает), решать только тебе.
Но я прошу – не настаиваю, а лишь прошу со всем уважением – хотя бы подумать о моем предложении.
Видишь ли, пока я писала эти строки, я представляла тебя молодой женщиной. Для меня ты всегда останешься той умной, прямолинейной, серьезной двадцатидевятилетней феминисткой, что пришла ко мне за свадебным платьем в 1971 году. Но ближе к концу своего рассказа я сообразила, что ты уже не так молода. По моим подсчетам, тебе почти семьдесят. А мне, как ты понимаешь, и того больше.
И вот что я выяснила с возрастом, Анджела: наступает момент, когда начинаешь терять людей. Речь не о том, что людей вокруг не хватает, – нет-нет, их предостаточно. Я имею в виду жуткую нехватку своих людей. Тех, кого ты любила. Тех, кто знал твоих близких и тоже их любил. Тех, кому известна вся твоя история.
Смерть прибирает их к рукам одного за другим, а замену им найти очень трудно. После определенного возраста заводить новых друзей уже не так-то просто. Мир становится пустым и разреженным, даже если он густо населен молодыми душами.
Не знаю, посещало ли тебя такое чувство, Анджела. Но я живу с ним уже давно. Возможно, скоро оно появится и у тебя.
И потому я хочу закончить свой рассказ признанием, что ты очень дорога моему сердцу, Анджела. Это ни к чему тебя не обязывает, и я ничего от тебя не жду. Но если твой мир вдруг станет пустым и разреженным, если тебе понадобится новый друг, прошу тебя, вспомни обо мне.
Конечно, неизвестно, сколько мне еще отпущено, но покуда
