больше читаю.
Я сидела и размышляла о том, что чувствую по поводу этого разговора — помимо того, что мне от него неловко. Наконец, я сказала:
— Ответь на вопрос Олафа. Посмотрим, как пойдет.
— Я — ее Невеста. Очевидно, что моя работа — делать ее счастливой и беречь. Счастье здесь самая трудная часть.
— Потому что ты не понимаешь, как сделать ее счастливой?
— Нет, это я очень хорошо понимаю, и я это делаю. Если я заставляю ее чувствовать себя несчастной, то мне становится так больно эмоционально, что это ощущается почти физически — до тех пор, пока я не исправлю ситуацию. Вот сейчас ей неловко слышать от меня такое, но она велела мне ответить на твой вопрос, так что тут есть свои сложности.
— Это звучит… ужасно. — Заметил Олаф. Он сбавил скорость, чтобы мы спокойно преодолели поворот.
— Я за всю свою жизнь не был так счастлив. — Сказал Никки.
— Но это счастье Аниты, не твое.
— Правда? Я не всегда вижу разницу, но я знаю, что чувствую себя счастливым. Я чувствую, что меня любят и что я в безопасности. Я чувствую себя так, как должен чувствовать себя в семье, будучи ребенком — ну, или как они это показывают в кино и на семейных собраниях в школе. Я всегда ощущал себя изгоем, или, может, другие семьи притворялись на публике, что они счастливы, лучше, чем моя. Пока я не встретил Аниту, я не верил ни в семью, ни в любовь.
— Мы оба социопаты. Ты не можешь чувствовать такие вещи. — Возразил Олаф.
— Я сперва тоже так думал, но что-то в нашей связи с Анитой открыло для меня эти чувства.
— Никки говорит, что я для него — Джимми Крикет (сверчок — прим. переводчика), как в «Пиноккио». — Заметила я.
— Я знаю «Пиноккио». — Сказал Олаф.
— Прости. Ты не всегда понимаешь отсылки, которые я использую.
— Это правда. Спасибо.
— Не за что. — Ответила я.
Дорога расширилась, и мы внезапно оказались в небольшом пригороде, который походил на миллионы других, точно таких же, разбросанных по всей стране, вот только вечнозеленых деревьев здесь было так много, словно кто-то построил кучку домов посреди национального парка.
Я размышляла о том, как здесь красиво, когда Олаф поинтересовался:
— Могу я коснуться твоей ноги?
Он спросил разрешения, как я его и учила, но я не хотела, чтобы он меня касался. Если я позволю себя коснуться, то реально дам ему разрешение, или просто сделаю это под принуждением?
— Твое тело говорит о том, что ты напряжена. Я ничего не сделал.
— Ты спросил разрешения, и это здорово. Я это ценю, но мы сейчас на работе, и я не ожидала, что ты попросишь меня о каких-то романтических штуках, так что это застало меня врасплох.
— В чем проблема? Никто из тех, с кем мы работаем, нас не увидит сейчас, и это не повредит нашему профессиональному имиджу. Никки будет все равно.
— А может и не будет. — Подал голос Никки.
— Почему тебе будет не все равно, если я положу руку ей на бедро?
— Потому что ей не все равно, и она не хочет, чтобы ты это делал.
Я добавила:
— Я обычно не даю лапать меня за ноги раньше, чем через пару свиданий.
— В твоей жизни столько людей, и ты все еще следуешь таким строгим правилам? — Олаф бросил взгляд на меня, наполовину следя за дорогой.
Я вздохнула. В его словах был смысл.
— Все зависит от человека и отношений.
— Ты так много думаешь обо всех своих отношениях? — Уточнил он.
— На самом деле, да, но ты первый начал угрожать, что похитишь меня, изнасилуешь, будет пытать и убьешь, так что я не очень хорошо понимаю, в какую категорию тебя запихнуть, если речь идет о свиданиях. — Я позволила своему смущению превратиться в сарказм.
Олаф либо его не понял, либо просто проигнорировал. Он достаточно хорошо меня знал, чтобы понимать, что я начинаю умничать, когда нервничаю, либо просто потому, что могу это сделать.
— Я понимаю, чем тебя это смущает. Ты для меня тоже в нестандартной категории, и это все усложняет. Я никогда не просил разрешения у женщины, чтобы прикоснуться к ней. Мне это не нравится, но я стараюсь узнать правила обычных свиданий. Ты сказала, что я должен понять основы принципа согласия, и я стараюсь это сделать.
— Ты правда стараешься, Олаф, правда. Ты пиздец как меня удивляешь своим усердием в этом вопросе.
— Спасибо, что заметила.
— Но если я скажу: «Да, потрогай мое бедро», только потому, что ты хочешь меня потрогать, а не потому, что я хочу, чтобы ты меня потрогал, будет ли это согласием, или я просто позволю тебе заставить меня согласиться? И если я соглашусь при таком раскладе, не будет ли это принуждением?
— Это очень замысловато. Я не знаю, что тебе сказать.
— Ага, добро пожаловать в голову Аниты. — Бросил Никки.
— Все женщины так усложняют свой мыслительный процесс?
— Большинство. Я для девчонки довольно простая. — Заметила я.
— Возможно, я должен извиниться за ремарки относительно твоего пола. Я был уверен, что женщины мыслят неглубоко, но вы, вероятно, просто рассуждается настолько иначе, что ваш образ мыслей выглядит поверхностным, хотя на самом деле он глубок в каком-то нелогичном смысле.
Я поразмыслила секунду над тем, что он сказал, и ответила:
— Что ж, спасибо, пожалуй.
— Не за что.
Тоненький голосок из моего телефона оповестил:
— «Вы приближаетесь к месту назначения, впереди поверните налево».
Спасибо, господи, мы наконец-то приехали. Может, если мы займемся работой, Олаф прекратит свои романтические поползновения в мою сторону. Это, конечно, лучше, чем если бы он пытался меня убить, но правила убийств мне известны, а вот отношения сбивают меня с толку. Отношения с Олафом — это вообще смешно, как будто встречаешься с Годзиллой и надеешься, что Токио все-таки уцелеет.
Никки потянулся ко мне и сжал мое плечо, чтобы напомнить о том, что он рядом. Отношения с ним были из числа самых простых в моей жизни. Когда я слушала, как он объясняет все это Олафу, я поняла, что вещи, которые были очевидны для меня, на самом деле чертовски сложны для Никки.
— Меня это не парит. Я люблю тебя и знаю, что ты меня тоже любишь, потому что я это чувствую. — Сказал Никки, прислонившись настолько близко, насколько ему позволяли ремни безопасности.
— Что тебя не парит? Почему ты это сказал? — Спросил Олаф, выруливая к подъездной дороге.
— Я отвечаю на мысли Аниты.
Олаф покосился на Никки, потом
