с тобой благословит своей благодатью». Ну что он такое говорит? При чём тут господь? Рон-то оказывается ждал ребёнка, молился о нём, а ей ничего не говорил. Оказывается, он с ней не откровенен. Странно.
Беременность не оставила у Мирей никаких особо волнительных воспоминаний. Воды отошли под утро в соответствии со сроком. Рон отвез её в госпиталь, а потом шёл по коридору рядом с каталкой, держал её за руку и повторял свое привычное: «Не бойся, бэби, я с тобой. Всё будет хорошо». Родить как полагается не удалось, воды отошли, но стимуляция вызвала только очень слабые схватки. Сделали кесарево. Мирей очнулась и увидела у себя на груди маленькое коричневое тело. Мальчик смотрел на неё широко-раскрытыми чёрными глазами и взгляд его казался серьёзным и осмысленным. Мирей назвала сына Давид в честь деда, который к тому времени умер. Если бы он был жив, сын был бы назван по-другому. В честь живых родственников евреи своим детям имен не давали, даже Мирей бы не осмелилась. Давид, которого Рон называл Дэвид, с ударением на первом слоге, рос милым и послушным мальчиком, обычным американским ребёнком, которому повезло, что отец всё время служил на одной и той же базе и семье не приходилось переезжать. Мирей начала говорить с сыном по-французски, и когда он был совсем маленький они друг друга понимали, но как только начались разные школы, французский стал лишним. Давид не хотел на нём разговаривать, упрямился, на вопросы, заданные мамой по-французски, не отвечал. Да и когда им было разговаривать? Мирей не так уж часто находилась с сыном наедине. Давид вообще предпочитал общество отца, любил ездить в Джорджию к бабушке с дедушкой. «Мирей, детка, не приставай к парню с французским. Не стоит его злить. Ему же здесь жить, пусть будет как все», – говорил ей Рон, делая всё возможное, чтобы избегать ссор. Мирей смирилась, тем более, что и она сама говорить по-французски отвыкла.
На похороны бабушки они ездили всей семьей, и снова ей пришлось почувствовать чужеродность своей чёрной семьи на кладбище, где раввин читал кадиш. Давид был ещё маленький, он вертелся, ничего не понимал. Родственники задавали ему вопросы на английском с большим акцентом, он тушевался и неизменно отвечал ОК. Мирей видела, что её американская жизнь никого особо не интересует, её считают «отрезанным ломтем», мысленно она пообещала себе без излишней необходимости в Париж не ездить, никто теперь её тут не ждал. Считать маленького чёрного мальчика «своим» родственники евреи были не в состоянии. Их даже трудно было за это осуждать. Дядюшка, мамин брат, образцовый семьянин и прихожанин синагоги, пытался говорить с ней о наследстве, но Мирей не хотела в эти наследные дела вникать: всё вроде было оставлено ему с сестрой, т. е. «сволочи». Теперь только надо было её где-то найти. Дядюшка просил её забрать из квартиры всё, что ей захочется, на память. Мирей взяла свою детскую серебряную ложечку и один семейный альбом. Для памяти этого было достаточно.
Когда умер Рон, Давиду было всего 10 лет. Смерть подкосила Рона, когда ему было немногим больше сорока, здоровый, полный сил мужик, никогда не жалующийся на здоровье. Впрочем, в этом возрасте мужчины часто умирают от инфаркта. Рон пришёл со службы, поужинал, выпил бутылочку пива, встал, чтобы включить телевизор… покачнулся, попытался уцепиться за стол и упал на пол в гостиной. Умирал он минут десять, стонал от невыносимой боли. «У меня там всё рвется, не могу терпеть, вызывай врача, скорее, не могу… Убери ребёнка, пусть он не смотрит. Иди, сынок… Не смотри», – повторял Рон в последние минуты. Мирей схватила телефон и стала набирать номер скорой помощи. «Ничего, ничего, ты знаешь, у нас прекрасная больница». Но прекрасная больница не понадобилась. К моменту приезда скорой Рон был уже мертв. Мирей никак не могла добиться, чтобы Давид ушёл в свою комнату, застыв, он смотрел на отцовское тело, распростёртое на ковровом покрытии. Когда врач с техником зашли в дом, Мирей с сыном сидели на полу рядом с Роном и Мирей закрывала ладонью мальчику глаза. Оба не плакали.
Была гражданская панихида на военный лад. Сослуживцы говорили о Роне, как о прекрасном солдате и патриоте. Гроб его был накрыт флагом, парадный расчёт дал артиллерийский салют. Старый Грин стоял рядом с Мирей и внуком. Держался он прямо, с достоинством. Потом гроб погрузили на самолёт и отправили в Джорджию. Тут уж у Мирей не было выбора: она с сыном присутствовала на мемориальной службе. Церковь была битком набита чёрными людьми. Мирей пожимали руку, она только успевала благодарить за соболезнования. В голове у неё стучала мысль: «Ну как же он мог? Как это он меня оставил? Как я теперь буду жить? Как это с его стороны нечестно!» В эти минуты, как и многие вдовы, Мирей думала о себе. Родители приглашали Мирей приезжать, готовы были ей помогать, но как они могли помочь? Как? Глупые пустые обещания. Смерть сына они оба восприняли как-то слишком безропотно: такова воля Господа, Он забрал сына и теперь ему «хорошо…там». Где там? Откуда они знают, что хорошо…
Дома в Форт-Райли Мирей пришлось заниматься канцелярскими делами. Оказывается, о материальной стороне вопроса ей волноваться не стоило: армия выплачивала ей единовременную страховку в рамках страхования жизни военнослужащего. Не такую уж большую, всё-таки Рон умер своей смертью, а не выполняя воинский долг, но всё-таки это была значительная сумма. До конца жизни Мирей с сыном полагалась пенсия, на которую можно было жить. Из дома на территории самого военного городка ей надо было в течение трёх месяцев выехать, и Мирей решила купить дом в Манхеттене, небольшом университетском городке поблизости от Форта. В Манхеттене было не очень дорого, и всё-таки это был университетский город, может, Давид будет там учиться. Страховки хватило на покупку небольшого ранчо. Мирей даже рада была, что уехала из Форта, там всё слишком напоминало бы Рона. Сначала она принялась усиленно искать работу и даже какое-то время проработала секретаршей в небольшой юридической фирме. Очень быстро поссорившись с боссом, Мирей уволилась. Вздорные черты её неуживчивого характера, всегда нивелирующиеся Роном, немедленно дали себя знать. Несдержанная, всегда считающая себя правой, упрямая Мирей в очередной раз нахамила «вредному старикашке». Она считала себя специалистом по компьютерам, умела быстро и грамотно печатать, а он… а он… ничего такого не умел, и «много о себе понимал». Вздорный старикашка какое-то время терпел, а потом её просто уволил. Мирей снова принялась искать
