взмывает ввысь, быстро теряясь темнотой своего оперения в голом ночном небе.
— Нет, — хрипло говорит Сивер. — Нет, Бая, никуда ты не…
— Это ты — «никуда не», — спокойно отвечает ему Бая, поднимаясь на ноги. Смотрит на вершину холма: не вернулись ли туда любопытные сторожащие, которых она отослала на время за границу?
Не вернулись.
Хорошо.
— Никто «никуда не», — говорит ей в спину Сивер. Конечно же, следует за ней — обратно в дом. — Бая! Ну зачем, зачем, зачем?
Зачем, зачем, зачем…
— Во-первых, — отвечает Бая, минуя тёплые земляные стены и решительно направляясь к своей землянке, — затем, что он занял нашу землю — и мне всё равно, смог ли он или кто-либо другой пробудить границу или нет. Я совершенно точно его туда не приглашала и не потерплю, как глава рода, чтобы беглецы из моего племени занимали часть моего дома в своей бессмысленной погоне за непонятно чем. Если он останется там, разве не думаешь ты, что кто-то может подумать, что я тайно его поддерживаю?
— Тайно его поддерживаешь? — переспрашивает Сивер с таким неподдельным недоумением, что Бая с трудом сдерживает улыбку. — Нет, лес его возьми, Бая, никто в здравом уме не подумает, что ты «тайно его поддерживаешь», если ты не придёшь на его полоумное приглашение туда, куда всё равно не собирается никто! Напротив, если ты появишься там, кто-то вполне может…
— И кто же этот «кто-то», если, по твоим же словам, там никого не будет?
Бая останавливается, разворачиваясь к Сиверу. Сивер с чувством грохает деревянной дверью холма — так сильно, что наверняка вновь вздрогнули только заснувшие чуткие старики. Ну вот. А Бая надеялась, что всё пройдёт без шума.
— Не играй со мной в эти игры, Бая, — сквозь зубы говорит Сивер — и тут же делает страшные глаза одному из молодых волков, выглянувшему из окна землянки. — А ну убрался! Ночью надо спать, а не подслушивать старших! Если я приду к вам и замечу, что хоть кто-то не на своём месте…
Лицо мигом исчезает из окна. Теперь уж Бая не может не улыбнуться:
— Сивер, мне кажется, это совсем не по-знахарски. Радей никогда ни на кого не рычал.
— А вот это… — Сивер рвано кивает на неё. — По… по… по-главенски? Лесьяра никогда бы не пошла к тому, кто…
— Во-вторых, — быстро говорит Бая, — Лесьяра никогда не держала себя в неведении, когда дело касалось её земель. Он собирается бороться с людьми здесь, а не в своих дальних краях — неужели ты думаешь, что я могу просто закрыть на это глаза? Я должна узнать, в чём заключается его затея, и… убедить его отказаться от неё и вернуться восвояси.
— Вернуться восвояси, — с сомнением произносит Сивер. — Могу ли я уточнить, а восвояси — это куда?
Бая не отвечает — и вновь трогается к своей землянке. Бая хочет захватить оттуда плащ, а затем — выдвинуться. Ворон запоздал со своим посланием — то ли Вран просчитался, то ли сделал это намеренно, — и ей нужно трогаться немедленно, если она хочет успеть к началу вранового собрания. Никакого времени на раздумья, никакого места для хитрых приёмов: хочешь идти — иди, не хочешь — оставайся.
Бая хочет. Бая слышит тоскливый намёк в голосе Сивера, Бая слышит безнадёжность, которой пронизано каждое его слово — и, правда, возможно, Бая слишком молода для той ответственности, что несёт на своих плечах. Возможно, вечный лес забрал Лесьяру с Радеем слишком рано — возможно, живи Бая в совсем другое время, она бы обязательно посетила священный курган, чтобы получить наставления от предков.
Но, к сожалению, Бая живёт в то время, когда курган занимают все подряд, кроме деревянных образов предков, а единственное, что хоть как-то пытается возродить этот обычай, стоит прямо на Белых болотах — и совсем не работает.
Два больших деревянных волка — не таких больших, как те, что были на кургане, с этим племя Баи не справилось. Тёмная волчица и крупный широкомордый волк. Лесьяра и Радей.
И жёлтая лента, повязанная вокруг лапы Радея.
«Сними её», — говорит Бае Сивер неизменно.
— Сними её, — разумеется, оживляется он и сейчас, когда Бая проходит мимо деревянных образов, на одно лишь мгновение задерживая пальцы на золоте ленты. — Бая. Бая, я знаю, что ты задумала. Хватит. Пора от этого отказаться. Бая, ты слышишь меня? Ему не помогут эти ленточки. Ему не помогут твои слова. Ему же поможешь ты. Всё же было так хорошо. Всё же было, мать лесную, так хорошо! Двенадцать лет! Ты забыла о нём на двенадцать лет! От того, что он переместился чуть ближе, ничего не изменилось! Мы же обсуждали это, мы же говорим каждый раз, когда читаем его с Зимой писанину — какой же он дурак! Дураком он был, им он и останется! А дураков переубеждать…
Бая бы сказала Сиверу, что если бы она и впрямь «забыла», то она не стала бы повязывать на Радея никаких жёлтых лент — и позволять этой ленте покачиваться на нём пять долгих лет, хотя Радей не приходил в сон ни к Бае, ни к Сиверу ни разу за эти годы.
Бая бы сказала Сиверу, что ему всегда не хватало веры в других — удивительно, как он вообще не отчаялся, не получая ответов от предков. Почему Бая должна бороться за встречу с душами тех, кто тоже покинул её по собственной воле, но не может хотя бы попробовать развернуть к свету душу заблудшего?
Бая бы сказала Сиверу, бесконечно твердящему ей, что жёлтые ленты — для благословления близнецов и только, и что она просит молчаливых предков помочь какому-нибудь Нереву или Горану, что Сиверу следует смотреть на вещи шире. Что, увы, почему-то за всю их волчью историю никому не пришло в голову выделить особый цвет для тех, кто запутался в себе и своих желаниях, уйдя из племени — так почему же Бая не может выбрать наиболее подходящий?
А ещё Бая сказала бы Сиверу, что она, как и Вран, тоже в чём-то просто человек. Надеющийся, желающий, верящий. Выполняющий свои обязанности — но не способный делать это так же холодно и беспристрастно, как Лесьяра. Вот почему Бая пойдёт на эту встречу. Именно поэтому Бая не упустит возможности взглянуть на того, кого не видела двенадцать лет — и тем более не упустит возможности ему помочь, потому что она ещё и волчица. Всё ведь так просто. Когда Бая отправится в вечный лес сама, никто не сможет упрекнуть
