Костя смотрел на Тимку виновато. Знай Настя, сколько горя натерпелся бригадир, удивилась бы терпению человека. А Тимка даже ни разу не попрекнул.
— Перекурим? — предложил Тимофей внезапно.
— Давай, — остановился Костя.
— Допекает шея?
— Да черт с ней. Заживет. Вот когда на нее две бабы сядут, тогда спросишь. А теперь — мура. Терпимо.
— Держи, — протянул Тимофей папиросу и сказал, смеясь: — У тебя — две бабы. Обе заботчицы приедут. А к моей нынче брат просится. С материка. Опомнился под сраку лет. Пенсию хочет заколотить поприличней да поскорее. Мол, потерпишь меня три зимы, не объем… Вот гад! Меня не спрашивает, паскуда! Вроде он — хозяин уже.
— Ну а ты как?
— Да просто! Написал мудаку все, что о нем думал. Напомнил козлу прошлое. И пообещал, коль вздумает возникнуть в селе — мозги на уши намотаю, выколочу последние. Классную трамбовку обещал. За все разом. Чтоб до пенсии на колесах сидел, сучье вымя!
— Дарья знает?
— Кой там! Не дал я ей то письмо. Сам отправил, как мужик мужику. И трехнул, чтоб вытряс из калгана адрес наш и сеструху свою, какую все годы изводил прошлым. Она чище всех. И не ему, задрыге, ее попрекать. Говноед, не брат он ей!
— А ведь и я перед тобой лажался не раз, — признался Костя.
— Не ты один. Но хоть дошло, доперло. И то ладно. Но я — мужик. Выжил. Этот хорек затуркать мог.
— Ни хрена! Дарья не без калгана. Такую не собьешь с тропы. Выжила. Сильней иных кентов оказалась. Не гляди, что баба!
— То верно! Она и меня морила. На понял брала. Долго признавать не хотела. Все испытывала. А все потому, что даже на родне обожглась, чужому подавно не верила…
— А мы не такие разве? — вздохнул Костя и, сделав последнюю затяжку, выкинул окурок, пошел вперед, наклонив голову.
В Трудовое они пришли уже ночью.
Кот в темноте, нашарив свою шконку, упал и через пяток минут уснул безмятежно. Сколько он спал? В бараке ни у кого часов не было.
Проснулся от окрика, суматохи, поднявшейся в бараке. Кто-то грубо сдернул его со шконки:
— Встать!
Милиция шмонала всех и все. Натолкнулись на рюкзак Кота. Вытрясли на шконку мех. И, подталкивая в спину, повели, погнали на выход.
— Что? Не удержался? Решил перед отъездом слямзить? Думал, успеешь, не хватятся? — побледнел участковый.
— Утром сдать хотел, — выдавил Кот.
— Не ври! Говори, кто с тобой в деле был? Где остальная пушнина?
Косте казалось, что он спит. И видит дурной сон.
— Чего заткнулся? Кто поделыцик?! — орал участковый.
Фартовый молчал. Он давно не был в делах. Он решил завязать с «малиной». Почему ему хотят приклеить чужое дело, о котором он не знал ни сном ни духом?
— Молчишь? Ничего, разговоришься! — вскочил из-за стола участковый.
— Я ночью с деляны пришел.
— И тут же в дело? — перебил милиционер, внезапно появившись за спиной.
— Спать лег сразу.
— Ты кому-нибудь эти байки расскажешь. Но не мне!
В глазах черные круги поплыли. Резкая боль в шее, словно разрядом, сковала тело.
Удар в висок был неожиданным. Костя пошатнулся.
Второй удар в челюсть сбил с ног. Кот лежал на полу, ничего не видя, не слыша. Кровавое пятно на рубахе, обмотавшей шею, заметно увеличивалось.
Тимка, заглянувший в Кабинет, застыл на месте. Хотел поговорить с участковым о Косте. А тут…
Лицо Тимофея побелело, исказилось. Он вошел медленно, легко, словно готовясь к прыжку.
— За что кента угробил?
— Вон отсюда! — заорал участковый испуганно.
Тимка придавил его к стене столом. И, перегнувшись к нему, сказал тихо:
— Ты это вспомнишь, падла!
— Я тебя вместе с ним сгною! — вырвалось у участкового, и он нажал кнопку на аппарате.
Тимофей не стал ждать. Выскочил в дверь, сбив с ног входившего милиционера. И тут же влетел в барак фартовых.
— Кенты! Шухер! Мусора Кота размазали! Сявки! Всех фартовых села — на катушки! Легавых брать на гоп-стоп!
Сявки тут же шмыгнули из барака по домам. Пятеро фартовых, уже вытащив из нычек перья, спешно одевались.
Тимка уже выходил из барака, когда туда ворвалась милиция.
— Ложись! Стрелять буду! — грохнул предупредительный в потолок.
Условники повалились кто где стоял.
— Всех в клетку! Всех в браслеты! — орал участковый.
Милиционеры, держа наготове оружие, выполняли приказ.
Когда всех условников по одному увели в милицию, Горилла уже дозвонился до Поронайска.
Кравцов понял все с полуслова и, торопливо сев в машину, бросил шоферу коротко:
— В Трудовое…
Уезжая, успел сказать прокурору, что снова в Трудовом участковый превышает служебные полномочия. Попросил сообщить в горотдел.
Горилла не пошел в милицию. Он видел, как вели туда фартовых. Всех до единого.
«Приедет ли Кравцов? Вспомнил ли меня? Обещал быть вскоре. А вдруг осечка?»
Горилла подошел к работягам-условникам. Ему хотелось узнать, за что замели фартовых. И услышал, что сегодня ночью обокрали госпромхозовский склад.
Вся пушнина до последней шкурки исчезла. А все замки на месте. И ни одного следа не обнаружила милиция.
Кравцову еще рано утром стало известно о случившемся. Участковый позвонил прокурору. Собирался к обеду выехать. Были другие заботы и дела. Но звонок Гориллы сорвал. Понял: медлить нельзя.
Кравцову вспомнились прежние участковые Трудового. Оба были убиты. Третий знал о том.
«Вроде сдержанный мужик. Никогда руки не распускал. Знал, что может случиться. Фартовые такого не забывают и прощать не умеют. Если не соврал Горилла, то и этого убьют. Найдется лихая голова, кому честь воровская дороже жизни покажется. Это трасса доказала. Хотя… Сколько времени прошло! Многое изменилось с тех пор. Да и уберут участкового в глухой угол. Спрячут от мести воров. Сам не новичок. С оглядкой жить будет. Но если убил — под суд пойдет. Из органов выкинут. Даже если не убил, а покалечил, из участковых выкинут. Не жить ему в Трудовом. Эх-х, баранья башка! Выколачивать признание решил! Так ли это делается? Разве кулаки смогут заменить недостаток знаний? Все же милиция есть милиция», — вспомнилось Кравцову свое прошлое. И в очередной раз взглядом поторопил шофера. Тот выжимал из машины все возможное…
— Пить, — попросил Костя тихо и скребанул рукой по шершавому, давно не мытому полу. — Пить. — Язык колом
в горле стал.
