А на месте Арнбьерна возникла Морриган, сжимавшая в руках окровавленный меч.
— Вот так, — сказал она. — Никто из мужчин не вмешался в ваш ритуал варварской мести. А теперь забирайте свою добычу и уходите. Быть может, вам удастся продать ее Люциферу за чашку воды, но и в этом я не уверена.
И они ушли. Торгрима, которого с одной стороны поддерживал Харальд, а с другой Старри, волоком потащили прочь, и все норманны последовали за ними, оставив опустевшую церковь между собой и преследователями, которые, по словам Годи, с опаской приближались к ним. Викинги пересекли открытое пространство и подошли к двери, которую хорошо помнил Харальд, той самой двери, через которую много месяцев назад его провела Бригит, когда помогла ему избежать смерти от рук своего отца. На этот раз ее не охраняли стражники. Все мужчины, способные носить оружие, ушли сражаться.
Если ирландцы и заметили их, то викинги об этом не узнали. Не было ни криков, ни погони. Они отворили дверь, вышли наружу и направились к лесу у подножия холма, на котором стояла Тара. Ирландцы их не преследовали. Жажда битвы, которую они испытывали сегодня утром, была уже давно утолена.
Морриган сидела посреди разгромленной церкви. Неф, подобно ее жизни, был изуродован, везде валялись обломки, безмолвные свидетели разрушений, причиненных викингами до того, как они нашли ее простертой на полу. Они ушли через заднюю дверь, а вскоре в церковь вошли люди Руарка мак Брайна, которые тоже не отличались хорошими манерами, не имея даже малейшего повода для оправдания, поскольку явились сюда не в поисках добычи. Они просто искали нечто такое, что можно было бы сломать или разрушить, то, что им не принадлежало.
Все это время Морриган просидела на краешке чудом не опрокинутого тяжелого дубового кресла, в котором обычно располагался священник, если не стоял у алтаря. Она не сводила глаз с распятия, лежавшего на полу. Оно было сделано из дерева, а не из серебра или золота, поэтому грабители и не позарились на него. Морриган пристально всматривалась в резной лик Спасителя, страдающего на кресте, и ощущала свое единение с ним, понимая, что не физическая боль, не боль от гвоздей, вбитых в руки и ноги, доставляет ему наибольшие мучения. Она бы, пожалуй, заплакала, но слезы давно высохли.
Спустя некоторое время люди Руарка ушли, но Морриган так и осталась сидеть неподвижно. Она не представляла, что ей делать дальше, разве что остаться здесь, пока она не умрет от голода и жажды. Как это было бы хорошо! Но не станет ли это самоубийством? А какая, собственно, разница? И осталась ли какая-нибудь надежда для ее запятнанной и разодранной в клочья души?
Она вдруг услышала, как негромко и мягко отворилась дверь. Не распахнулась настежь, рывком, а приоткрылась самую чуточку, и она скорее ощутила, чем услышала, как кто-то идет к ней.
— Морриган?
Впервые с того момента, как норманны вынесли Торгрима через заднюю дверь, Морриган оторвала взгляд от распятия.
— Отец Финниан, — проговорила она.
Это была всего лишь простая констатация факта. Она ничуть не удивилась, увидев его, потому что на удивление у нее попросту не оставалось сил.
Финниан прошел вглубь церкви, глядя на обломки и мусор, оставшиеся после промчавшихся здесь орд, и остановился в нескольких шагах от Морриган.
— Твой брат Фланн мертв, — сообщил он ей с состраданием в голосе. Морриган в ответ лишь понуро кивнула. Она уже и сама знала об этом в глубине души.
— Руарк мак Брайн захватил Тару, — продолжал Финниан. — Он возведет на трон Бригит. Но тебе не причинят вреда, я позаботился об этом.
Морриган несколько мгновений смотрела на него, после чего отвела взгляд.
— Это не имеет значения, — сказал она.
Финниан подошел еще ближе, теперь их разделяло всего лишь несколько дюймов. Протянув руку, он бережно погладил ее по щеке и приподнял ей лицо, так что теперь она смотрела на него. В его глазах она разглядела симпатию и нежность, которых не видела вот уже много лет, да и тогда эти чувства светились лишь в глазах брата, когда оба были детьми, до того, как Фланн поступил на службу к Маэлсехнайллу мак Руанайду, до того, как он научился убивать людей.
— Тебе пришлось много выстрадать, Морриган, — сказал Финниан. — Я знаю.
— И теперь мне предстоит вынести новые страдания?
— Этого я знать не могу. Я могу лишь отпустить тебе твои грехи. Все остальное — не в моей власти.
Морриган вновь перевела взгляд на вырезанного из дерева Христа на кресте. Искреннее покаяние, исповедь, отпущение грехов — она верила в это, как в восход солнца, но теперь полагала, что они утрачены для нее навсегда. Особенно после всего того, что случилось по ее вине.
— Я вижу раскаяние в твоих глазах, дитя мое, — сказал Финниан. — Позволь мне выслушать твою исповедь, и я отпущу тебе твои грехи. А потом ты поможешь мне избавиться от еще большего зла, и мы отвезем тебя в другое место. И я буду молиться о том, чтобы оно оказалось лучше нынешнего.
Эпилог
Заносчивая небритая орда
Начала свой путь по гаваням;
Птичьи клювы с бородатыми головками
Высовывались из церквей Улада.
Хроники Ольстера Лежа на юте корабля, Торгрим проклинал окружающий мир; Лиффи, скопление домов и лавок, земляные стены наружных бастионов, пологие зеленые холмы, убегающие вдаль от кромки
прибоя, уродливый Дуб-Линн, прижавшийся к берегам серой реки, и дым, низко стелющийся над соломенными крышами. Палуба была его палубой, корабль был его собственным, и он разбогател за счет добычи, которую они взяли в Таре. Но все это не могло подсластить горечи, которую он испытал, вновь оказавшись здесь, медленно поднимаясь по реке к Дуб-Линну, этому проклятому городу, от которого боги никак не позволяли ему избавиться.
После сражения под Тарой минула неделя. Викинги едва ли не волоком дотащили Торгрима до опушки леса, где задержались ровно настолько, чтобы соорудить для него носилки, после чего отнесли к кораблю, который стоял на якоре на реке Бойн. Они все время оставались настороже и даже выставили арьергард[41], ожидая, что ирландцы, разъяренные и жаждущие мести, словно стая ворон, вырвутся из крепости и обрушатся на них, но этого не случилось, так что единственной помехой для норманнов на марше к реке стала их собственная слабость и полученные раны.
С Торгрима сняли кольчужную рубашку, и он, несмотря на дикую боль, не издал ни звука. Заодно с него срезали и пропитанную засохшей кровью тунику. Сейчас им очень пригодилась бы Морриган со своими снадобьями, но и среди викингов нашлись люди, весьма сведущие в искусстве врачевания полученных в бою ран, которые и занялись Торгримом. Рана оказалась глубокой, но кинжал Арнбьерна был тонким и острым, и потому не разорвал мышечную ткань. Они смыли засохшую кровь, нанесли на рану целебную мазь и забинтовали ее чистыми тряпицами. Харальд принялся суетиться вокруг отца и не отходил от него ни на шаг, пока Торгрим, с трудом подавляя раздражение, не приказал ему угомониться.
